Дома и на войне - 25

Глава VIII

ГЕОК-ТЕПЕ. 4-Е ДЕКАБРЯ

Четвертого декабря, только что солнышко показалось из-за песков, возле охотничьей калы выстроился отряд из 9-ти рот пехоты, 3-х сотен казаков и 16-ти орудий. Скобелев сегодня делает рекогносцировку Геок-Тепе. Отряд двигается по тому же направлению, как и 6-го июля, т.е. правой стороной долины, вдоль гор, к селению Янги-кала.

Утро отличное. Горы местами покрыты снегом. Воздух совершенно чист и свеж. Я оглядываюсь назад, смотрю: в Самурском одиноко белеют покинутые палатки и юламейки. Оставшиеся солдаты в коротеньких желтых полушубках повзлезали на глиняные стенки и смотрят, как мы удаляемся. Отряд идет развернутым фронтом, скорым шагом. На левом фланге идет 4-й батальон Апшеронского полка. Вон я вижу и знакомую мне по Бендесенам 4-ю роту. Славная была рота! И фельдфебель в ней какой бравый, высокий, полный, с густыми русыми бакенбардами. Да и не могла быть эта рота неисправной. Командир ее, поручик Чикарев, был всегда за работой. Когда ни придешь к нему, все он в роте, все с солдатами возится. Но странно, при моем разговоре с ним, он каждый раз мне высказывал свое грустное предчувствие, что ему не воротиться домой.

-- Убьют меня, убьют, майор, вот вы увидите, вспомните! -- говорил он с улыбкой, щуря свои узенькие глаза.

Чикарев был еще молодой человек, живой, бодрый, лицо рыжее, без бороды, и все покрыто веснушками.

Отряд все тем же скорым шагом продолжает идти, широко развернувшись фронтом. Генерал с конвоем, отъехав немного вперед, замечает, что он опередил отряд, останавливает серого коня и поджидает. Сначала слышен шум колес, зарядных ящиков, звон орудий; затем, прислушавшись, можно разобрать, как пехота мерно отбивает ногу. От середины фронта, влево, краснеют длинной узенькой полоской околыши апшеронцев; от середины вправо -- чернеют ширванские.

Мы так скоро шли, что только когда приблизились к гребню холма, за которым скрывалось Геок-Тепе, текинцы заметили нас. С кургана крепости раздался пушечный выстрел, возвещавший о нашем появлении. Я в первый раз увидал Геок-Тепе так близко. Крепость была от нас верстах в четырех на юго-восток. Прямо же перед нами, верстах в двух, тянулись оголенные от листьев сады селения Янги-кала. Они шли от крепости наперерез через оазис к горам, и с версту не доходили до них.

Мы спускаемся с холма, подходим к ручью, что течет с гор в Янги-калу, и останавливаемся. Скобелев и все офицеры смотрят на сады, куда из Геок-Тепе неприятель спешит густыми массами, преимущественно пеший. Конные текинцы заскакивают нам с левого фланга в тыл, как бы стараясь отрезать отступление к Самурскому. Из-за каждой хатки, из-за каждой стенки торчат сотни неприятельских голов в черных мохнатых папахах. Пули, как шмели, начинают летать через нас. Уже в резерве кричит кто-то: -- А-ай, а-ай! Генерал стоит на невысоком холмике и продолжает смотреть в бинокль. От пехоты отделяются кучки солдат и, отбежав саженей сто, залегают за прикрытиями. Орудия въезжают на пригорки и открывают огонь по садам. Текинцы замечают группу офицеров, где стоит Скобелев, пули начинают свистать чаще и чаще. Генерал внезапно оборачивается к нам и кричит: -- Прошу, господа, разойтись!

Я отхожу в сторону. Самурского отсюда за холмом не видно. Конные текинцы громадной подковой, в одну шеренгу, стоят у нас в тылу. Осмотревшись кругом, я вижу невдалеке перед собой небольшой пригорок, за ним залегли наши стрелки.

-- Дай, думаю, пойду к ним, постреляю, чем так стоять зря и служить мишенью. Генерал, верно, не спросит меня.

Иду к солдатам, ложусь между ними, беру у одного берданку и начинаю высматривать неприятеля. Сады пересекают тысячи глиняных стенок, по всевозможным направлениям. Множество различных башенок, домиков, виднеются из-за этих стен. Над всеми ими торчат мохнатые папахи текинцев.

В тех местах, где наши снаряды падают реже и стрелковые цепи действуют не так решительно, текинцы ободряются, делаются смелее, и один за другим, скорчившись и прижавшись около стенок, перебегают ближе к нам. И наоборот: где шрапнель разрывается чаще, там и неприятель робеет и покидает свое убежище.

Спустя некоторое время, ни наших, ни неприятеля не стало видно. И те и другие стали осторожнее. Только артиллерия, окутавшись облаками синего и белого дыма, продолжала отчетливо, не торопясь, раз за разом, посылать неприятелю свои чугунные гостинцы. Вот один снаряд попал, должно быть, очень удачно. Из-за маленькой башенки поднялся густой черный столб песку и дыма, и вслед за ним -- вдруг повалила назад масса текинцев с криком и воем! Пестрые халаты их так и замелькали между оголенными деревьями и кустами. Я все продолжаю лежать и всматриваться. Во-он, саженей триста или четыреста передо мной, осторожно показывается из-за обломка стены фигура текинца, в черной мохнатой шапке и с такой же черной бородой. Стоя на коленях и опершись левой рукой на землю, он пристальным взором всматривается как будто в меня, хотя я так лежу, что он вряд ли мог меня видеть. Я хорошенько прилаживаю ружье, ставлю прицел на 1200 шагов и целю. Лежа стрелять мне очень удобно, я не тороплюсь. Солдат, у которого я взял ружье, шепчет мне на ухо:

-- Цельте в пояс, ваше благородие, а то перенесет.

Я нажимаю спуск. Выстрел раздается, текинец быстро прячется за стенку.

-- Кажись, не попали! -- говорит мне солдат с улыбкой.

Я несколько сконфуженно отворяю затвор, причем пустая гильза летит мне через голову, и вкладываю новый патрон. В эту минуту, смотрю, мой текинец снова высовывается из-за стенки, еще более осторожно, и целит из ружья. Я поскорей уменьшаю прицел на 100 шагов, снова прилаживаюсь поудобнее и стреляю. Текинец моментально скрылся и больше в этом месте не показывался.

Пока артиллерия и пехота стреляли, бывшие при отряде топографы делали съемку местности Янги-калы и ее окрестностей: в этом заключалась главная задача рекогносцировки.

Около полудня мы трогаемся отсюда, сначала немного влево, к Самурскому, чтобы выйти из-под выстрелов, и затем направляемся наперерез оазиса -- параллельно садам Янги-калы, к Геок-Тепе. Текинцы, заметив наше движение, густыми толпами устремляются обратно в свою крепость. Верстах в двух от Геок-Тепе стоит кала, называвшаяся у нас Опорная. Так вот, пройдя ее немного, отряд останавливается. Здесь повторяется то же самое, что и под Янги-калой: артиллерия открывает огонь по крепости, пехота высылает стрелковые цепи, топографы принимаются за съемку. Теперь начала стрелять по нам и текинская пушка. Помню, стою я подле топографа Сафонова и смотрю, как он работает. Вдруг что-то позади нас с шумом шлепается в песок, оглядываюсь -- каменное сплошное ядро величиной с апельсин. Конечно, попасть таким ядром было очень мало вероятности, тем не менее пушечные выстрелы текинцев, с такой командующей высоты, производили нравственное впечатление на самих же защитников и поддерживали в них дух бодрости.

Было уже за полдень, когда Скобелев приказал командиру 1-го ширванского батальона, подполковнику Гогоберидзе, дать залп по крепости целым батальоном. Через несколько минут все четыре роты выстроились в две длинные шеренги. Ротные командиры и субалтерны, зная, что на них с любопытством смотрит генеральское око, суетливо пробегают перед фронтом и проверяют прицелы, которые совершенно подняты, и люди, держа ружья наперевес, целятся в самую верхушку мушки. Затем передняя шеренга становится на одно колено; офицеры отбегают за фронт; Гогоберидзе, стоя за фронтом, громко и протяжно командует: "Ба-та-льон!" -- и затем точно отрывает: -- "Пли!" Шестьсот пуль, как одна, летит в крепость. Генерал и все мы смотрим. Пули, должно быть, не долетели до цели: длинные, серые стены крепости как были покрыты неприятельскими фигурами, так и остались.

-- Подполковник Гогоберидзе, дайте еще залп, только на три тысячи шагов, -- говорит Скобелев.

Через несколько минут раздается второй залп -- текинцев точно что смахнуло со стены. Все пропали; только одиночные часовые кое-где продолжали виднеться.

А большая крепость Геок-Тепе! В-о-он где ее конец, к самым пескам подходит, версты две длины, рассуждаю я, глядя в бинокль на высокие глиняные стены. Да и толсты же, должно быть, они! Вон по ним в одном месте разъезжает всадник, вон он спустился и через минуту поднялся в другом месте. Текинцы то тут, то там, показываются из-за стен целыми толпами. В бинокль можно хорошо разглядеть их лица, одежду, оружие. Текинцев множество. У некоторых в руках видны, вместо ружей, длинные палки с железными наконечниками. Шапки у одних черные, у других белые; халаты всевозможных цветов.

Со стены изредка стреляют из фальконетов (большие старинные ружья). Солдаты подняли несколько таких пуль: они чугунные, величиной с грецкий орех. Говорят, текинцы большие мастера стрелять из фальконетов.

Солнце было уже далеко за полдень, когда мы начали отступать к Самурскому. Неприятель, очевидно, только того и ожидал. Поднялся ужаснейший вой, крик. Тысячами бросаются они из крепости, и конные, и пешие, и со всех сторон обхватывают отряд.

Две сотни казаков, рассыпавшись цепью в арьергарде и по флангам, в виде серпов, отстреливаются от неприятеля, не слезая с коней. Кроме того, рота пехоты тоже идет в арьергарде, беспрестанно останавливается и стреляет залпами. Обе арьергардные сотни и рота составляют как бы черту, дальше которой неприятель не должен приближаться к отряду.

Солнце скрылось, становится темно. Но вот из-за песков выкатывается луна и светит серебристым зеленоватым блеском. Текинцы все настойчивее, все смелее преследуют нас.

Наш фланг подымается на песчаный холмик, который много выше других. Я чувствую, что только мы начнем спускаться с холма, неприятель займет его и чуть не в упор будет стрелять. Оглядываюсь назад, вижу: толпа всадников близехонько остановилась, скучилась и зорко следит за нашим движением. Я невольно подталкиваю лошадь и скачу ближе к своим. Не успели мы отъехать и ста саженей, через наши головы засвистали неприятельские пули.

Подле меня в цепи ехали несколько осетин; один из них сваливается с лошади, товарищи подскакивают к раненому и подхватывают (этот осетин на другой день умер). Текинцы, видя удачу, еще более ожесточаются, начинают сильнее визжать и учащают огонь. Генерал очень часто присылает в цепь казаков с приказаниями: то не отставать и держаться ближе к отряду; то, наоборот, сильнее задерживать неприятеля. Отряд идет очень медленно. Приходится поминутно останавливаться и стрелять. При ярком лунном свете картина нашего отступления была чрезвычайно эффектна. Впереди неясно очерчивается скученная масса отряда; по бокам арьергарда, в цепи казаков, огненной змейкой переливаются огоньки. В самом же тылу от роты поминутно вспыхивают длинные огненные полоски. В ночной тиши грохочут залпы: тра-а-а, тра-а-а!.. Им где-то вдали вторит пронзительный вой текинцев: ги-и-и, ги-и-и! В дыму и огне я вижу, как Скобелев быстро поворачивается на своем сером коне, объезжает солдат, ободряет их; слышно, как те отвечают ему: "Рады стараться, ваше превосходительство"; вдруг среди всего этого настает полнейшая темнота, луна пропадает -- происходит лунное затмение. Текинцы, как мусульмане, принимают это за дурное предзнаменование и, ошеломленные зловещим для них явлением, перестают стрелять. Наши выстрелы тоже прекращаются, и мы, среди глубокой тишины, в темноте, чуть не ощупью, без выстрела, доходим до Самурского. У нас оказались 4 убитых солдата и 19 раненых, в том числе два офицера.