III. Лагерь военнопленных Нейссе (15.IV–1.VIII 1915 г.)
Бараки. Пасха. Русская печать о боях 20-го корпуса. Немецкие манифестации. Побеги. Репрессии. Состав пленных офицеров. Переписка с родными.
Нейссе – небольшой, но благоустроенный город с асфальтированными улицами и площадями, с красивыми домами и большими садами; освещается электричеством; расположен на реке того же названия.
На большой пыльной площади этого города, около артиллерийских каменных казарм, устроен был немцами концентрационный лагерь пленных офицеров. Лагерь состоял из двенадцати дощатых двухэтажных бараков – «коробок» с плоскими, из толя, крышами. Кругом лагерь обнесен двумя деревянными заборами и колючей проволокой. У заборов снаружи и внутри часовые.
Эти легкие, дачной постройки, бараки летом от солнца накаливались, так что иногда было трудно дышать, а зимой совершенно не держали тепла. Быть может, немцы построили такие холодные бараки, рассчитывая на скорое окончание войны, но я знаю, что многие пленные офицеры прожили в них от двух до трех лет.
При входе в лагерь небольшое двухэтажное каменное здание – «кантина», где продавались табак, папиросы и очень скверное пиво.
В Великую Субботу, как только мы прибыли в новый лагерь и разместились по баракам, мы сейчас же занялись устройством церкви, чтобы отпраздновать наступающее Светлое Христово Воскресение.
Для Богослужения всех христианских вероисповеданий (в данном случае православного, католического и лютеранского) немцы отвели нам бывший манеж-конюшню.
Нами мобилизованы были все наши художественные, а главное, «столярные» силы. Быстро поставлен был в этом манеже иконостас – ширмы, на которые надели иконы, принесенные нами с третьего форта; устроен алтарь, то есть Престол и Жертвенник и Запрестольный Крест – работы все того же полковника Шебуранова; запрестольный Семисвечник и подсвечники в церкви – работы оружейного мастера Николаева.
Царские Врата изображала голубая завеса из материи с вышитым на ней серебряным крестом.
Работа длилась целый день, и к вечеру храм был готов для празднования самого торжественного «Праздника Праздников» – Святой Пасхи.
С большим трудом удалось мне получить разрешение коменданта на ночное Богослужение. В десять часов вечера церковь-манеж была уже полна народу: собрались все пленные офицеры, не только русские, но и французы, бельгийцы, и англичане; своего храма они еще не успели устроить.
Когда зажгли лампадки и свечи и хор запел «Христос воскресе», святая пасхальная радость на миг затушила тупую боль от сознания, что мы в плену. Четыре пленных полковых священника и хор офицеров совершили внутри храма-манежа крестный ход; немцы не разрешили идти снаружи, хотя вокруг здания манежа были и заборы, и проволока, и часовые.
В лагере Нейссе мы нашли ранее прибывших сюда пленных: французов, англичан, бельгийцев и русских лейб-гвардии Кексгольмского полка офицеров (Второй Самсоновской армии). Завязалось знакомство, а у некоторых из нас и дружба. Товарищи по несчастью, мы делились нашими впечатлениями и рассказали о трагедии Самсоновской армии и нашего 20-го корпуса. Вообще, несчастье сближает людей, а обстановка плена создавала среди нас истинных друзей.
Среди разных рассказов о последних боях 20-го корпуса мне пришлось узнать многое, чего раньше я не знал. Я только теперь услышал о геройских действиях арьергарда 20-го корпуса под командой доблестного начальника штаба нашей 27-й дивизии Генерального штаба полковника Дрейера. Офицеры этого арьергарда, попавшие в плен, рассказывали о многих героических эпизодах боя, когда последние войска 20-го корпуса дорого продавали свою жизнь и свободу.
Рассказы эти так были полны картинами изумительного геройства русской пехоты и артиллерии, что я тогда с некоторым недоверием выслушивал их, но вот теперь, когда источники немецкой и особенно русской военной литературы лежат передо мною (М. П. Каменский. Гибель XX корпуса 8–21 февр. 1915 г., по архивным материалам, собран. об XX корп. в штабе X армии. Госуд. изд-во, Петербург 1921 г.), я упрекаю себя в недоверии к рассказам участников этих боев.
Вот отрывки исследованного уже материала следственной комиссии 1915 года о всех обстоятельствах гибели 20-го корпуса:
«Последние минуты 20-го корпуса достойны того, чтобы перед памятью их безмолвно и благоговейно склонить обнаженные головы.
Военная история сохранила на своих страницах легенду о том, как доблестная гвардия Наполеона в сражении у Ватерлоо – Belle Alliance – славно закончила дни своего существования. Спустя сто лет, в дни царственного могущества техники, этой легенде суждено было вновь зацвесть, чтобы заповедать потомкам погибших в Августовских лесах веру в неувядаемую красоту, в силу и в беззакатное торжество человеческого духа.
Действительно, корпус умирал, но не сдавался. Знамена закапывали или уносили с собой на груди полотнища, сорванные с древков. Командир корпуса стоял у переправы через реку Волькуши у моста, постоянно возобновляемого, вблизи фольварка Млынек, и ободрял войска. Изредка прокатывалось в ответ ему громовое дружное ура.
Под огнем тридцати германских батарей, в котле смерти, не видно было ни поднятых рук с мольбой о пощаде, ни реяния белых платков с выражением согласия на позорную капитуляцию! Взятые в плен в бою 3 февраля у деревни Махарце пленные немцы, в качестве трофеев, тщательно охранялись.
/…/ Батареи, предоставленные самим себе, дорогой ценой продавали свою жизнь. Огонь „на картечь“ косил сотнями в набегавших волнах германской пехоты. Отдельные неприятельские храбрецы доходили, иногда и добегали, до пушек, но, расстреливаемые в упор, взлетали на воздух! Прислуга на батареях таяла, патроны иссякали, парки давно были пусты. В борьбе à outrance[1] творились легенды.
До двенадцати часов дня артиллерия 20-го корпуса, выделенная в арьергарде, еще была грозой для германцев. Некоторые орудия от перегрева взрывались, ящики пылали, но артиллерия продолжала отстреливаться.
Около часа дня еще дышавшие пушки замолкли навек…
Бой обратился в бойню.
Окруженные со всех сторон войска, распылившись на отдельные группы, искали спасения, отбросив всякую мысль о сдаче. Но кому удавалось прорвать густые цепи германской пехоты, тот позади натыкался на неприятельскую конницу, сторожившую беглецов. Здесь происходили сцены борьбы не на жизнь, а на смерть. Войска корпуса дорого продавали свою жизнь и свободу.
/…/ Сохранились имена многих офицеров и солдат, прорвавших кольцо германского окружения и счастливо завершивших свою «одиссею»: начальник арьергарда полковник Дрейер, старший адъютант штаба 27-й пехотной дивизии капитан Шафалович, командир 108-го пехотного Саратовского полка полковник Белолипецкий, поручик Фищенко, штабс-капитан 27-й артиллерийской бригады Шаповальников, адъютант второго дивизиона 27-й артиллерийской бригады поручик Островский, 113-го Старорусского полка подпоручик Юшкевич, сотник 34-го Донского казачьего полка Быкадоров, Генерального штаба капитан Махров, 29-й артиллерийской бригады младший фейервейкер Рейнгард, 27-й артиллерийской бригады канонир Воробей, 114-го Новоторжковского полка солдаты Давыдов, Панигоров, Котельнич, Чекалаев, Кондратьев, 4-го Сибирского казачьего полка Кучма и многие другие».
Как мы завидовали тем счастливцам, офицерам и солдатам, которым удалось тогда спастись от плена, но ведь это было исключительно трудно! Например, сам начальник арьергарда полковник Дрейер и с ним начальник штаба капитан Махров и четыре солдата спаслись в последний момент боя (когда началось уже буквально «избиение»), бросившись в тыл немцам; здесь они спрятались в глубоком лесу в болоте и просидели, скрываясь от немцев, две недели. Чтобы не умереть с голоду, пристрелили и съели одну верховую лошадь. Когда началось наступление русских от Гродно, вышли к своим!
Последний бой 20-го корпуса, его попытки прорыва германцы считают «святым безумием». Это лучшая похвала врага, называющего, вместе с тем, самый прорыв «героическим подвигом».
Взаимные повествования о честном выполнении нами своего воинского долга воодушевляли нас и поддерживали нашу бодрость духа здесь, в плену, в унижении…
Свободное копирование
