Теперь почти каждый день я прокручивал в своем воображении свою любимую кинокартину, 13 Rue Madeleine («Дом 13 по улице Мадлен»). Это была история группы коммандос, которая десантировалась в оккупированной Франции и вступила в схватку с Гестапо. На своих приватных киносеансах я побывал несколько раз. И обнаружил, что каждый новый раз, когда я «просматривал» фильм, то вспоминал больше деталей – и через некоторое время был готов написать уже практически весь сценарий.
Я также начал читать себе лекции по географии – вспоминая все, что мог, об осадках, населении земли, промышленности, растительности, реках, городах, политических системах стран и т.д. И я продолжал и продолжал дрессировку охранников, заставляя их думать, что под своей шляпой я продолжаю бодрствовать. Прошло совсем немного времени, и я дал им промежуточную контрольную работу, а затем провел и выпускной экзамен. Они все их прошли, за исключением той мерзкой старой жабы – я просто махнул рукой на нее. Таким образом, вскоре я смог спать урывками по полчаса, а с молодым комсомольцем я мог позволить себе два часа сна – так долго, как только был способен сидеть во сне прямо.
На этом месте я могу предположить, как мне кажется, что чувствует читатель этой книги. Облегчение. «Он сделал это. Теперь все в порядке».
Я, частично, чувствовал то же самое. Облегчение – безусловно, и уверенность, что теперь я смогу выжить. Но во всем этом была и другая сторона. Как только Сидоров стал избивать меня, я четко осознал, что пробуду в тюрьме еще долгое время. Я не думал о конкретном периоде времени, и уж точно не думал, что это будет до конца моей жизни. Но я знал, что скоро это не закончится. Я понимал, что грядут новые избиения, и что мне придется сильно страдать. Я знал, что должен готовиться к встрече с этой угрозой, и понимание этого отдавалось холодом у меня внутри. Два или три часа сна, которые мне удавалось урвать днем, лишь едва помогали мне не сломаться. Я постоянно испытывал голод. Сильно исхудал. Когда мне выдали мою шляпу, то тот ад, в котором я находился, стал адом, в котором я мог выжить, но при этом он по-прежнему оставался адом. Думаю, что именно в это время мои глаза и рот начали собираться в ту мрачную гримасу, которая до сих пор остается обычным выражением моего лица – за исключением моментов, когда я радуюсь чему-либо или смеюсь. Хотя мне говорят, что даже когда я смеюсь, следы этой гримасы все еще остаются в уголках моих глаз. Моя железная маска никогда с тех пор не покидала меня, и я уверен, что теперь уже никогда не покинет.
Свободное копирование
