Вечером, выставив на улицу дежурить двух дочек, Лукич привел меня в хату. Хозяйка Анна нагрела воды. В большой бадье мне устроили настоящую баню, облачили в белье из самотканого полотна, смазали и перевязали раны на ногах. Выложили на стол все, что было. С Лукичом мы выпили по стопке самогона. Разговор длился долго. Главное, Лукич обещал отправить меня к партизанам.
Как выяснилось, в белорусских селах, которыми я проходил, мне не помогали потому, что немцы под видом бежавших пленных засылали провокаторов. Население боялось приютить такого «беглеца», за это расстреливали, а хату сжигали.
В семье Василюка я поправился, окреп, хорошо отдохнул. Передумал я всякое и строил планы на будущее. Часто вспоминал Ивана Власовича Сылко. Гадал о его судьбе.
Каждый вечер Лукич приводил меня в хату и старался как лучше накормить. Даже поросенка зарезал. Я понимал, как рисковала вся семья.
Лукич уговаривал, чтоб я не торопился уходить. Мол, ноги еще не совсем зажили. Однако мне показалось, что настроение его падает. Совсем угрюмый, он возвращался из леса.
Наконец он не выдержал и сказал мне правду. Ему запретили приводить меня в отряд. Больше того, нещадно ругали, упрекали, что приютил провокатора и забыл, сколько бед было из-за таких, как я. Я и сам расстроился, сказал Лукичу:
- Иди завтра в лес и скажи, что я больше не намерен подвергать риску твою семью! Если они не возьмут меня в отряд - я пойду к фронту один! Если со мной что случится - будет на их совести…
На следующий день, когда Лукич взобрался ко мне на сеновал, радость сияла на его лице:
- Радуйся, братко! Завтра пидэм у лис!
Рано утром, облачив меня в крестьянскую свитку и лыковые лапти, Лукич повел меня в лес. Его жена собрала мне в дорогу вещевой мешок. В него положила хлеб, сало, вареное мясо, лук, соль, спички, четвертинку самогона и четвертинку керосина…
Свободное копирование
