Пришла зима 1921 года. Однажды вечером в дверь постучали. Мама открыла ее, и в кухню вошел человек с рыжеватыми, слегка закрученными кверху усами, в черном пальто и круглой меховой шапке. Поставив на пол чемодан, он обнял маму, и они поцеловались. Потом он поцеловал меня и поднял.
- Вот твой папа, Боренька, - сказала мама.
Было поздно, когда мама отправила меня в кухню спать на мою любимую русскую печь. Прежде на ней любил греть косточки дедушка. После его смерти эта печь стала моим любимым ложем. Бывало, придешь с улицы, весь перемерзший и мокрый, скинешь все и мигом вскарабкаешься на теплые кирпичи, на мех дедушкиного кожуха.
Через пару дней, вечером, меня закутали, усадили в сани-розвальни. И я с отцом поехал в неведомую мне даль. Мама осталась. Помню, как приехали в большой город, вошли в ярко освещенную комнату, пили горячий кофе с молоком. Затем ночью ехали в холодном, без окон, полутемном вагоне, освещенном керосиновой лампой, раскачивающейся под потолком. На дощатых, вдоль стен нарах в вагоне ехали еще несколько мужчин и женщин с детьми.
Неожиданно вагон остановился. Я проснулся от наступившей тишины. В отодвинутую дверь ворвался яркий солнечный свет. По приставленной железной лестнице все начали спускаться из вагона.
Перед нашим вагоном стоял пыхтевший паровоз, который я видел впервые. Меня поразили огромные многоэтажные дома за путями. Мы пошли им навстречу. Дома стояли сплошными рядами. Меж ними сновали извозчики и автомобили. Снег куда-то исчез. Было тепло. Моему удивлению не было границ.
Отец улыбнулся моему раскрытому от удивления рту.
- Мы с тобой, Борюшка, приехали в город Варшаву, - сказал он и жестом руки подозвал извозчика.