10-ое сентября, понедельник. Удивительная эти десять дней стоит погода: ясная, светлая, безоблачная, тихая. И так удивительно приятно шагать по залитым солнцем и снова ставшим шумными улицам, чувствуя себя свободным на целый день. Я работаю всего лишь десять дней, а уже опять так стал ценить свободу и право распоряжаться своим временем.
Но вот: что это впереди? Какая странная фигура? Словно я в одно мнгновение перенесся на полгода назад и снова увидал перед собою типичную фигуру германских городов военного времени, которою мы уже стали забывать. Впрочем, нет, не совсем типичную, это я устанавливаю лишь тогда, когда приглядываюсь к ней и замечаю диссонанс между ее головным убором и одеждой.
Старая-старая, вся порванная и побуревшая от времени красноармейская шинель. Хлястик болтается на одной пуговице, от подола отделяются толстые, рыжие нитки, волочащиеся вслед за обладателем шинели по мостовой. Брюки галифе, но без обмоток, так что видны штрипки и грязные, совершенно стоптанные башмаки. Все – советское, знакомое. Но фуражка… нет, фуражка зеленая, немецкая, хотя тоже заношенная до неузнаваемости, до полного безобразия.
Человек шагает очень быстро, то и дело озираясь, оглядываясь по сторонам, поминутно поворачивая голову то в одну, то в противоположную сторону, так что, очевидно, успевает видеть все: и номера домов, и встречных пешеходов, и вывески, и витрины, и… окурки, валяющиеся на тротуарах. Я знаю эту походку! Она бывает лишь у заключенных, когда их ведут по улицам, да у военнопленных.
Ага! Конечно же! Это – немецкий военнопленный, только что вернувшийся из СССР. Таких я еще не видел… Я ускоряю шаг, догоняю человека и обращаюсь по-немецки:
– Простите, Вы, наверное, пришли из русского плена?
Он останавливается и быстро озирает меня с ног до головы, стараясь, очевидно, в один миг составить себе представление о том, с кем он имеет дело. Лицо бледное, землистое, глаза – ввалившиеся и страдальческие и, вместе с тем, немного хищные и быстрые.
– Да, я из России…
– Где Вы были?
– В городе Аша.
– Аша? – Переспрашиваю я, стараясь убедиться в том, что правильно понимаю его произношение – Где это?
– На Урале, близ Уфы. Маленький город, но индустриальный. Много фабрик, военных заводов.
– Ага. А здесь ваша родина?
– Да, я гамбуржец. Я плавал десять лет стюардом на линии Гамбург – Америка.
– А Ваша семья?
– Она была тоже здесь. Но мою квартиру разбомбили. Соседи сказали мне, что моя семья уехала в Тюрингию. Теперь я тоже отправляюсь туда с английским транспортом.
– И Вы потеряли все имущество?
Он улыбается и показывает мне на коробку от сигар, которую он держит под мышкой.
– Вот все мое имущество.
Я достаю из бумажника тридцать марок и подаю ему.
– Возьмите. Я тоже был военнопленным и знаю эту жизнь.
– Спасибо. Может быть у Вас найдется сигарета?
– К счастью, да.
Я даю ему несколько сигарет, и мы оба закуриваем.
– У Вас есть время? – Спрашиваю я.
– Немного есть.
– Я хочу предложить Вам два-три вопроса.
– Пожалуйста.
– Как Вам жилось?
– Вы были военнопленным, значит, Вы это знаете. Плен есть плен. Все первое время кормили только овощами. Ни грамма жира. Только к самому концу войны стали давать немного маргарина.
– Били?
– Нет, этого я не могу сказать. Но очень тяжело было работать. И очень болели. 60 процентов умерло.
– Сейчас все отпущены?
– О, нет. Только больные.
– Вы тоже больны?
– Да, я ранен.
– Как долго Вы были там?
– Пятнадцать месяцев.
– А когда приехали?
– Четыре дня тому назад я был еще в России.
– А могли бы Вы сказать мне, как живет русский народ? Или Вы это не знаете?
– Нет, кое-что я знаю.
– Он тоже голодает?
– Он живет на то, что дают России союзники. Во время войны все, что мы видели, – все было иностранное, вернее – американское.
– Например?
– Все! Танки, автомобили, ботинки, консервы. У нашей охраны часто не было патронов, но когда патроны появлялись, то мы видели на них американское клеймо.
– А что было русское?
– Не знаю. Я не видел.
– Значит, если бы эта помощь прекратилась…
– Это было бы большим ударом для России. Народ будет голодать.
– Она уже прекратилась, – говорю я и рассказываю ему о рассторжении пакта.
– Я не знал этого, – отвечает он мне. – Я думаю, что это ужасно для русских.
Он только что делает попытку узнать у меня – кто я, как мы доходим до угла, где мне нужно сворачивать, и я протягиваю ему руку.
– Прощайте. Искренне желаю, чтобы Вы нашли свою семью.
Он еще раз благодарит меня и пожимает руку. Мы расходимся.
Эта встреча взволновала меня, словно письмо с родины.
Свободное копирование
