От кадетского корпуса к Академии художеств - 23

V.

 А. Н. Беляев был человек редкий и представлял собою тип античного скульптора, как о нем выразился В. П. Боткин. Друзья его -- художники, жившие в одном доме с ним в конце сороковых и в начале пятидесятых годов: Захарьин*, Горбунов, Лавров, Гофет, Бер-нардский -- говорили, что он имел большое влияние на всю их колонию, внушая безграничную любовь к искусству. Все эти милые и добрые люди зарабатывали трудом хлеб для себя, жен и детей, ограничиваясь только необходимым. Нередко лишали они себя и этого необходимого, чтобы послушать музыку, пение и видеть игру знаменитых артистов: Виардо, Тамбурини, Марио, Гризи, Лаблаша и др., брали места в райке и там блаженствовали. Мы все были близки друг к другу; сердца наши соединяли любовь к искусству, взаимное уважение и полное братство. Считаю нелишним сообщить о них, друзьях моей юности, некоторые подробности. Многого сказать не могу, так как с годами многое забыто, да и, правду сказать, не было с моей стороны вопросов об их прошлой жизни; какое мне было дело тогда до этого.

 По соседству с квартирой Беляева жил художник Кирилл Антонович Горбунов с женой красавицей; прежде он был крепостным помещика Пензенской губернии, Чембарского уезда, Владыкина. Это был человек чисто русский, с открытой душой; черные волосы его были в кольцах; усы и бородка; рост средний, сложение крепкое. Горбунов прекрасно пел русские песни, сохраняя вполне народную удаль и простор звуков лихого степного певца. Голос его был молодой, звучный, громкий и приятный. Однажды И. С. Тургенев с П. В. Анненковым позвали меня и Горбунова в квартиру Тургенева и устроили состязание певцов. Горбунов пел русские, а я малороссийские народные песни. Как Тургеневу, так и Анненкову пение русских песен пришлось более по душе. Горбунов выбрал две песни: "Ох, да не одна-то во поле дороженька пролегала" и "Ох, ты степь моя, степь Моздокская"; и грустно, и лихо спел он их, перенесясь душой в родную черноземную степь и крепостную неволю.

 Что касается меня, то я не малоросс, а потому, при всей моей любви к малороссийской песне, не мог передать ее со всеми ее своеобразными оттенками. К тому же и слушатели были русаки, душа которых с детства сочувствовала русской песни. Мотивы русские были знакомы, слова тоже, а в малороссийской песне им приходилось углубляться в незнакомый мотив и взвешивать его со словами.

 П. А. Захарьин, брат жены Герцена. Другая сестра Захарьина была замужем за киевским профессором Селиным, который в это время жил в Петербурге для защиты своей докторской диссертации. Это была личность интересная, талантливая и несколько комичная по своей восторженности. Я думаю, что в данном случае, если бы вместо меня пел настоящий парубок, обладающий равносильным даром пения с Горбуновым, даже выше его, то и тогда бы русский певец в их русской душе получил бы преимущество.

 По возвращении моем из Павловки Горбунов, увидев мои наивные наброски с натуры, так ими воодушевился, что просил их оставить у себя и, вспоминая прошлое, написал довольно значительного размера картину "Возвращение крестьян с работы", и в натуральную величину головку цыганки -- по пояс.

 Горбунов учился в московском "Училище живописи, ваяния и зодчества"; потом в С.-Петербургской Академии, где получил звание художника, а впоследствии академика. Он писал портреты и образа, был дружески знаком с братом моим Владимиром, который давал ему заказы. Художник он был не без таланта; и при этом человек честный, чистой души и добрый... Когда у него родился сын, то он выписал из деревни свою мать, которая помогала ему в домашнем быту, облегчая жизнь своим неусыпным и умелым трудом. Все мы относились к почтенной старушке внимательно и с уважением. Кроме частных заказов, Горбунов зарабатывал себе хлеб уроками; работал он и в храме Спасителя в Москве.

 Подробности его знакомства с девушкой, на которой он женился, я узнал много лет спустя; мне только было известно, что она была натурщицей. Подробности эти следующие.

 Наш общий приятель художник Гофет встретил в Петербурге на улице слепую нищую, которую вела девочка лет двенадцати. Всматриваясь в нее, он нашел ее чрезвычайно хорошенькой и уговорил слепую приходить к нему с дочерью для натуры. Они посещали Гофета, и девочка, позируя, зарабатывала деньги, отдавая на хранение художнику П. А. Захарьину, так что мало-помалу набралось полтораста рублей.

 Сложения она была прекрасного, и проф. П. К. Клодт снял с нее формы верхней половины тела; формы эти, отлитые из гипса, перебывали в мастерских многих художников, в том числе и моей, и отданы Клодтом в Академию, где находятся и до сих пор. П. А. Захарьин привел натурщицу к Горбунову, который с нее писал, затем оставил у себя и вскоре на ней женился; прожил долго и счастливо. Семья у него была большая; на льготных условиях он купил землю в Царском Селе и построил на ней дачу, где и скончался.

 Из нашего тогдашнего кружка художников остались только Захарьин, Гофет и я; все же остальные -- Беляев, Горбунов, Лавров, братья Агины, Бернардский и др. давно померли.

 Николай Андреевич Лавров, мещанин, уроженец Ярославской губернии, учился в Академии, получил звание художника, потом академика. Работал он царские портреты и образа; живопись его приятна, портреты схожи. Женился он на сестре художника Петра Петровского {Петровский был отправлен за границу за свою программу на конкурс "Агарь в пустыне" и там скончался. В. моем собрании, которое теперь принадлежит Терещенко, находятся четыре рисунка Петровского и эскиз его "Агари". Рисунок No 262 в альбоме No 3, изображающий летучий набросок в контуре плохого по формам натурщика Степана -- превосходен; с какою быстротой схвачены и переданы все недостатки академического натурщика!}, талантливого ученика Брюллова.

 В моем собрании находятся также восемь рисунков Лаврова; и между ними -- под No 369 -- портрет доброго отца диакона Андреевской церкви, очень схожий и искусно набросанный. Диакон был близко знаком с Лавровым, и мы часто бывали у него с братьями Агиными; время проводили за чаем, играя в дурачки и закусывая превосходно приготовленными грибами. Этот простодушный церковный служитель очень любил картины и даже сам покупал их на рынке довольно удачно.

 Наш общий приятель Бернардский был добрый и простой человек из крестьян. Посвятив себя гравированию на дереве, он много работал, имел учеников и составил себе имя на своем поприще {Рисунки к "Мертвым душам" А. Агина были гравированы Бернардским.}. Семейство его было многочисленное, детки -- один меньше другого. При ограниченных средствах он был хлебосол, и художники любили его, как доброго товарища.

 Не имея никакого представления о социалистических учениях и коммунизме, Бернардский бывал у Петрашевского, вследствие чего был арестован в числе его сообщников и заключен в Петропавловскую крепость. Находясь в одиночном заключении, Бернардский пришел в отчаяние и хотел лишить себя жизни; для этого, напившись горячего, он покрывался одеялом, чтобы возбудить испарину, а затем влезал к решетке раскрытого окна и вдыхал в себя холодный, сырой воздух. Но, вероятно, сильное душевное волнение производило в нем такую реакцию, что средство это осталось без последствий... Наконец Бернардского в сопровождении солдат, привели для допроса в комиссию, назначенную по делу Петрашевского. Оробевший Бернардский стоял смиренно перед блестящим собранием генералов.

 -- Вы коммунист? -- последовал вопрос.

 -- Нет, я Бернардский, -- ответил подсудимый. Посмотрели на него генералы, тихо переговорили между собой и приказали освободить его из заключения.

 Сцена эта, рассказанная самим Бернардским, нередко служила предлогом для потехи над ним со стороны его приятелей.

 Художник Василий Павлович Гофет также принадлежал к кружку Беляева. Это был милый, скромный и застенчивый человек; талант его был небольшой, но своеобразный и, к сожалению, не развился. Он зарабатывал себе средства к жизни портретами, писанием икон и реставрацией картин. При ограниченных средствах, он увлекся покупкой старинных предметов, картин и эстампов и втянулся в эту страсть до того, что сделался коллекционером большого собрания. Мы долго не виделись, и я знал о нем только по слухам; наконец, много лет спустя, приехав в Петербург в 1897 году, я навестил его.

 Он жил в том же доме, в котором я познакомился с ним в 1850 году. Стены и потолок квартиры не подновлялись, так как Гофет этого не позволял; они были покрыты пылью и паутиной. Молодой и милый художник превратился в сухого старика, реставратора и собирателя всякой старины, которою он загромоздил всю квартиру до того, что до него едва можно было добраться, чтобы поздороваться. В стареньком, поношенном халате, с кистями и палитрою в руках, он реставрировал большую старую икону. Бедность была кругом; худоба и бледность лица заявляли об этом. Гофет мог бы улучшить свое положение: покупщики являлись и за малую часть собрания предлагали ему более десяти тысяч рублей; он ничего не продал. Когда я заговорил с ним по этому поводу, то он воскликнул: "Как же я продам... как я буду жить без всего этого!.." и указал рукой на ворохи папок с эстампами, на стены с эскизами, портретами и оружием, на груды всякого добра, в котором и сам он не мог скоро отыскать то, что ему требовалось.

 В 1898 году я опять был у Гофета, все в той же квартире, стены и потолок которой еще более почернели. На этот раз он работал портрет ныне царствующего императора. Одет он был в коричневом, изодранном и грязном кафтане, надетом сверх белья; куски сукна висели, а на ногах были валенки; старуха топила печь, но в квартире было холодно. Разговорившись с Гофетом, я узнал, что он родился в 1822 году; возраст почтенный, и передо мной был дряхлый старик, руки от холода были малиновые, но, вспоминая молодость, он добродушно и конфузливо посмеивался.

 Мне вздумалось купить у него или найти покупателя на висевший у него на стене рисунок карандашом работы К. П. Брюллова "Мальчик", с натуры в Италии.

 -- Не продадите ли этот рисунок?

 -- Нет, как можно... Ах, как я жалею, что мне пришлось однажды продать одну хорошую вещь!.. да нельзя было не продать; денег не было, задолжал много за квартиру, требовали, чтобы я очистил квартиру и выехал... Я сказал, что не выеду, умру тут. Ну, прислали бумагу от полиции -- описывать; тогда я продал одну хорошую вещь, заплатил за все и остался.