Дневник Владимира Ламсдорфа - 117

Среда, 15 марта

Придя сегодня утром к министру, нахожу его еще всецело под впечатлением вчерашнего доклада. "Никогда государь не говорил так резко. В нем было что-то, что напоминало Павла I. За все 14 лет, что я работаю с государем, у меня никогда не было подобного доклада; это 14 марта я буду помнить!".

Когда министр коснулся щекотливого вопроса поездки в Берлин, по поводу которой Шувалов в своем последнем письме просил указаний, государь вышел из себя и заговорил тоном Юпитера. Он называет германского императора мальчишкой и не допускает, чтобы этот "мальчишка" мог желать знать его планы. "Довольно с него, что цесаревич был в Берлине" - то есть этой осенью на обратном пути из Копенгагена. На замечание Гирса, что все государи заявляют о своем намерении отдать сделанный им императором Вильгельмом визит, августейший монарх отвечает, что ему это безразлично: "Они его вассалы, пускай себе и едут на поклонение, а я нет". (Хорошенькое отношение к императору Францу Иосифу, королям Италии и Швеции и к датскому тестюшке!) Какая программа? Кто имеет право расспрашивать его по поводу его планов? Решения зависят только от его воли. "Я никому не предоставляю права вмешиваться в мои замыслы". Министр замечает, что с его стороны ему ничто подобное никогда не приходило в голову. Говорили о поездках в Крым и в другие места, об отмене их, но министр никогда ни словом этого не касался. Если он счел себя вправе поднять сегодня вопрос о возможности поездки в Берлин, то лишь потому, что как министр иностранных дел обязан обратить внимание Его Величества на то, что его визита ждут, что наш посол ввиду всех сделанных ему намеков просит указаний, о чем ему следует говорить.

Это рассуждение возымело, по-видимому, некоторое действие; государь немного успокоился: "Может быть, как-нибудь проездом и буду иметь свидание, но ехать отдавать визит в самый Берлин - никогда". Тут Его Величество не поскупился на нелестные эпитеты по адресу своего германского брата и вспомнил, между прочим, как, будучи еще просто принцем прусским, Вильгельм, приехав в августе 1886 г. в Брест, усиленно хлопотал в пользу идеи о союзе трех монархов (Dreikaiserbund) и о разграничении сфер влияния на Балканском полуострове. Наконец государь говорит: "Я увижу Шувалова и переговорю с ним".

К завтраку опаздывают; государыня и августейшие дети уже за столом. Когда последние при входе государя встают, Его Величество нервно говорит им: "Сядьте, сядьте". Завтрак ему не по вкусу, все скверно, он всем недоволен и беспрестанно проводит рукой по верхней части головы, словно желая вытереть свою лысину, - обычный его жест в моменты сильного волнения. Видя своего августейшего супруга в таком состоянии, государыня тоже становится грустной и натянутой; она спрашивает, верно ли известие о приезде шаха, которое она сегодня прочла в газетах; министр отвечает, что это зависит от того, как пойдут дела, о которых мы все еще ведем с Персией переговоры. "Как было бы неудобно, если бы он приехал во время свадьбы (великого князя Павла). Английская королева старается, кажется, отклонить его приезд в Лондон, находя, что он портит дворцы и что посещение его обходится очень дорого". Гире замечает, что если королева Виктория и против приезда Насреддин-шаха, то английское правительство считает, конечно, его посещение Лондона очень желательным. Государь высказал даже мысль, что персидский монарх мог бы следовать другим путем и миновать С.-Петербург, но Гире замечает ему, что это было бы очень невыгодно как для нашего престижа на Востоке, так и для наших подлежащих разрешению дел с Персией. За завтраком, отвечая государыне, государь проронил что-то вроде: "Придется его принять, если он будет продолжать настаивать".

"Не забуду я доклада 14 марта, - говорит мне министр. - Я обжегся и не стану больше возвращаться к вопросу о поездке в Берлин. Я исполнил свой долг, обратив внимание государя на необходимость нанести визит государю Вильгельму, теперь пусть Его Величество делает что хочет". Возвращаясь из Вартемяки после девятого дня по кончине брата, граф Шувалов должен будет явиться в Гатчину, прежде чем возвратиться в Берлин, и государь будет с ним говорить. Шувалов обладает даром льстить Его Величеству и, умасливая его, иногда убеждает.

Наш посол говорил Гирсу, что император Вильгельм очень прогрессирует; есть все основания предполагать, что это будет великий государь и великое царствование; не следует вызывать его нерасположение или отталкивать; пылкий, энергичный, трудолюбивый и начинающий свою деятельность под эгидой такого опытного человека, как Бисмарк, он вскоре станет либо драгоценным другом, либо опасным врагом; маловероятно, что он окажется бесцветным. Путешествия, с которых началось царствование молодого императора, породили берлинскую остроту; говорили, что Вильгельм I - "der Greise" (старец); Фридрих - "der Weise" (мудрый), а Вильгельм II - "der Reise" (путешествующий). Но этот "Reisekaiser" (путешествующий император), закончив свою поездку, сумел так взяться за работу, что сразу же внушил доверие и обретает все возрастающий престиж. Сегодня газеты сообщают, что он не пренебрегает возможностью общаться с представителями нации.

В беседе князя Бисмарка с графом Сен-Валье, воспроизведенной в только что появившейся книге графа Шодорди, канцлер в 1879 г. признавал, что сближение с Австрией представляло значительные затруднения; недружелюбное отношение со стороны России, дислокация войск на границах обеих соседних империй и угрожающий тон нашей прессы облегчили эту задачу и, естественно, привели к сближению берлинского и венского дворов. Теперь мы будем благоприятствовать и способствовать согласию, которое может установиться между Берлином и Лондоном. Что мы этим выиграем?

Иногда мне кажется, что такая враждебность наших государя и государыни вызвана у них чувством как бы некоторой зависти. Им не особенно приятно видеть этого маленького прусского принца, которому они считали возможным не придавать особого значения, императором и королем, возглавляющим державу, которая является реальной силой, которую уважает и перед которой почти заискивает вся Европа и весь мир! Гире склонен думать, что государь озабочен какими-нибудь семейными заботами, связанными с его августейшими братьями или кем-либо другим; затем на Его Величество произвели сильное впечатление донесения о взрыве бомб, изготовлявшихся близ Цюриха нашими соотечественниками. Его убаюкивали иллюзиями, что его царствование, столь "по существу национальное, твердое и популярное", уничтожило все нигилистические тенденции, даже всякие следы недовольства, и вот динамит снова появляется в виде усовершенствованных снарядов.

Вчера за завтраком не было никого, кроме семьи Их Величеств; министр уже очень давно не встречает там ни Шереметева из конвоя, ни его жены, урожденной Строгановой.

Когда я вернулся в 8 часов, меня зовет министр, только что получивший пакет от государя.

Его Величество вернул посланный ему вчера проект телеграммы, коей предлагается Долгорукову заявить шаху о согласии на его приезд, приняв предварительно к сведению его обещания и поставив его в известность о том, как мы их понимаем. Государь написал на этом проекте: "Подождать, какой ответ будет от Долгорукова после вчерашней телеграммы". Затем против слов "Вышеизложенное вы сообщите шаху после того, как ответите на его обязательство в смысле указаний, изложенных в телеграмме моей от 1 марта" Его Величество сделал помету: "От шахамы ждем обязательства и тогда увидим, как отвечать".

Министр устал, и все ему надоело; чтобы посвятить Долгорукова в настоящее положение дел, я предлагаю ему немедленно телеграфировать: "Государю императору неугодно принять решение по вопросу о путешествии шаха до получения вашего ответа на вчерашнюю мою телеграмму". Гире одобряет, я тотчас телеграфирую и запиской извещаю об этом Зиновьева.

Частные телеграммы приносят известия о блестящих результатах нашей финансовой конверсии и о перемене имени бывшим князем болгарским. Должен признать, что после своей романической авантюры последний кажется мне гораздо более симпатичным, чем прежде, во время своих политических интриг. Он, должно быть, действительно умеет любить, если пренебрег блестящей женитьбой и возможностью великолепной карьеры, - это настоящее чувство, хорошее и достойное уважения, даже если бы графиня Гартенау была самого скромного происхождения.