автори

1427
 

записи

194049
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Lev_Kovalev-Tarasov » Голгофа - 14

Голгофа - 14

01.10.1941
Новопервомайское, Новосибирская, Россия

8
 Ночью я снова кричал. Утром не было сил подняться. Приходил фельдшер, осмотрел меня и сказал, что я простудился. Мама лечила меня домашними средствами: парила ноги, поила настоем малины, чаем с мёдом. Малину и мед принесли те самые женщины, которые однажды помогли нам продуктами. В этот раз они долго сидели возле меня, вздыхали, крестились, перешептывались. Под их шепот я задремал, но ясно слышал разговор женщин с родителями.
- Софья Александровна, сыночка вы лечите не от той болезни, его надобно показать ведунье, есть у нас такая, она и поможет. 
Мама не соглашалась. Отец, вспомнив, что картину несчастья с трактористом я увидел до того, как оно случилось, высказался:
- Соня, женщины, очевидно, в чём-то правы. Наверное, то, что происходит с Лёвкой не болезнь тела, а – души, реакция психики на пережитое. Вспомни, каково было нам? А ему – тем более!
- Соглашайтесь, - уговаривали женщины. - А мы ужо всё устроим.
Помолчали и будто чего-то, испугавшись, перекрестились. Одна из них прошептала:
- Надо от вашего сыночка сатану отогнать. Соглашайтесь, да храни вас Господь!
Перекрестив меня, женщины ушли. Озадаченные этими словами, и напуганные тем, что со мной происходило, родители согласились показать меня ведунье.
 Лошадь осторожно, преступая через выбоины на лесной дороге, тащила телегу. В сопровождении дяди Фёдора мама, две женщины и я ехали в деревню, где проживала ведунья. Телега плыла среди кустарников, подступающих вплотную с двух сторон к дороге. За кустарником возвышались берёзы и осины. Я лежал на спине и рассматривал облака, плывшие высоко-высоко, то, затеняя солнце, то вновь его открывая. Иногда дорога ныряла под свод, образованный кустарником, и тогда становилось сумеречно. Кустарники расступались – и опять было небо над головой и по нему плыли белые облака - барашки. Но вот кустарник отступил от дороги, деревья расступились, и мы въехали в небольшую деревеньку. На её краю, среди вековых сосен, стоял небольшой бревенчатый домик. Домик, как шапка, накрывала тесовая крыша, поросшая во многих местах зелёным мхом. Высокое, в шесть ступенек, крыльцо подступало к входной двери, возвышающегося на сваях над землёй жилища. Под домом лежали поленницы колотых дров, стояли бочки, лопаты, вилы, грабли. Большая собака дремала, не обращая внимания на кур, которые что-то выклёвывали из её шкуры. Лошадь подтащила телегу к самому крыльцу. Собака подняла голову, посмотрела на нас без всякого интереса, и гавкнула два раза. Дверь открылась - на крыльцо вышла старушка.
- Добро пожаловать! - лицо старушки, изрезанное глубокими морщинками, будто занавешенное мелкоячеистой сетью, расплылось в приветливой улыбке. Она засуетилась возле телеги, здороваясь со всеми, принимая узелочки с подарками.
- Ну, зачем столько? Господи, у меня всё есть, спасибо! - восклицала она, складывая подарки на крыльцо.
- Ну, что ты, Агафьюшка, это собрали тебе наши бабы, они-то знают, каково жить в одиночестве. Ты уж не огорчай нас отказом, прими гостинцы. Это от чистого сердца, - говорили, одаривая её подарками, женщины.
- Поднимайтесь, поднимайтесь! - пропуская нас перед собой, приглашала в дом старушка.
В доме была единственная комната, посередине которой, как крепость, стояла огромная русская печь, уходящая фундаментом под дом. Между верхом печки, ровным и гладким, и потолком было пространство, которое образовывало достаточно обширную лежанку, выстланную шубами и подушками. На лежанку можно было забраться по приставленной к печке лесенке. Возле пода печи, на длинной широкой лавке, располагалась утварь, необходимая в хозяйстве. Из-под печки торчали ручки ухватов и сковородней. Пугая своими размерами, в тёмном углу за печкой, окованный железными полосами, прятался огромный сундук. Возле дверей, немного в сторонке, накрытая деревянной крышкой стояла небольшая кадушка с водой. На вбитом в стену крюке висел медный ковш. Рядом, пристроились рукомойник и полотенце. У окна стоял длинный стол, столешница его была сколочена из некрашеных досок, сияющих желтизной вымытой и выскобленной древесины. Между окном и столом притаилась во всю его длину деревянная лавка. Вторая лавка подступала к столу с другой стороны. На столе, на деревянном подносе, красуясь начищенными боками, украшенными вытесненными на них медалями, увенчанный фарфоровым заварочным чайником, посапывал медный самовар. На чистом, сложенном пополам полотенце возвышалась горка вкусно пахнущего ноздреватого серого хлеба, очевидно, испеченного недавно, а, может быть, прямо перед нашим приездом. Украшали стол старинного фарфора чашки на блюдцах, берестовый короб с медом и несколько серебряных чайных ложек - всё это создавало в доме уютную и праздничную атмосферу. На это убранство из красного угла с образов строго смотрели лики святых, перед ними, одетая в серебряное кружево, теплилась малиновым огоньком лампадка.
 Старушка пригласила омыть руки с дороги, и, когда мы кончили греметь рукомойником и осушились полотенцем, усадила нас за стол, чаевать. Сама села под образами. Меня усадила рядом с собой. Никого, не понуждая следовать её примеру, встала, за ней и остальные поднялись, и зажурчали слова молитвы, произносимые старушкой:
- Очи всех на тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения. Слава и ныне: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..
 Умиротворенные, с просветленными лицами, гости опустились на свои места. В чашки из краника самовара зажурчал кипяток. Заварочный чайник передавался по кругу из рук в руки, и тёмные струйки упревшего чая окрашивали кипяток в чашках в золотистый цвет. Мёд разложили по блюдечкам.
 Потекла беседа, неторопливая, обстоятельная. Женщины обсуждали деревенские новости, горевали, что случилась война, вспоминали деревенских мужиков, на которых пришли похоронки. Как бы вскользь вспомнили о покойнице Нюре, при этом неистово крестились, и - о беде, что приключилась с одноногим Кузьмой, и опять крестились, поглядывали на меня и вздыхали. Старушка тоже вздыхала и гладила меня по голове. Ладонь её была мягкая и излучала тепло, и мне становилось легко и радостно. Казалось, что я давно знаю эту бабушку. Мама сидела напротив, в разговоры не вступала, но внимательно наблюдала за тем, что происходило со мной. Наконец, и она разговорилась. Рассказывала о ночных бомбежках Москвы, об убитых и изувеченных во время эвакуации, о том, как страшно жить там, где гремит война. Женщины и старушка охали и ахали, крестились каждый раз при упоминании о погибших. Только дядя Фёдор, казалось, был невозмутим, но часто выходил на крыльцо покурить. Разговоры длились, как мне казалось, вечность. Давно, съев свою порцию сладкого угощения, я с вожделением поглядывал на короб с мёдом. Заметив мой интерес, старушка наполнила мёдом моё блюдце и подтянула ко мне полотенце с ломтями хлеба. Так вкусно я ещё никогда не угощался. За чаепитием никто ни разу не обмолвился о цели нашего приезда, хотя за столом сидели ни один час и переговорили, кажется, обо всём на свете.
Наконец, когда самовар перестал выдавать кипяток, и чашки стояли на блюдцах вверх донышками, старушка встала, а за ней – все, но никто не вышел из-за стола. Старушка принялась читать благодарственную молитву:
- Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных. Твоих благ не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришёл еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас. Слава и ныне: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! ….
Все дружно перекрестились, будто отмахнулись от всего нехорошего, что было или могло быть. Старушка принялась благодарить за гостевание и подарки. Женщины тоже благодарили её за гостеприимство. Прощаясь с отъезжающими, старушка обратилась к маме:
- Не беспокойтесь о сыночке. Мы с ним поладим. Придет пора ему возвращаться домой – я пришлю весточку.
 Старушка стояла на крыльце, положив руку на мою голову, и, когда повозка тронулась, увозя маму и женщин домой, я, совершенно спокойно помахав им на прощание рукой, без всяких колебаний и с большой радостью остался в этом интересном доме.
 Старушка поручала мне по хозяйству разные дела: кормить кур, складывать в поленницу дрова, подвозимые к дому лесовиками. С собакой я подружился сразу. Любовь ко мне она выражала по-собачьи - лизала в лицо.
Набегавшись и натрудившись по хозяйству, я пристраивался рядышком с собакой, лежавшей в тенёчке под домом, клал голову на её мохнатый бок и засыпал. Агафьюшка смотрела на нашу дружбу с улыбкой, даже, кажется, с одобрением и, посмеиваясь, говорила, что от меня, как от собаки, псятиной пахнет, это и хорошо – волки не утащат в лес. Как-то в очередной раз привезли дрова. Я их укладывал в поленницу. Устав, присел на кучу дров и услышал разговор лесовика с Агафьюшкой.
- Агафьюшка, ты что, насовсем приютила этого блажного жидёнка? – спросил лесовик.
- Господь с тобой, какой же он жидёнок, креста на тебе нет! Он Богом отмечен, грех тебе так говорить! – осудила его старушка.
- Ну, извиняй, коли так. В поселке по-всякому говорят. Не держи сердца на меня за глупые слова. Бывайте в добром здравии.
Лесовик уехал. Мне стало обидно. Ну, что они все дразнятся! Я заплакал. Собака подошла ко мне - я заплакал ещё сильнее, обнял ее за шею, уткнулся головой в шерсть, подумал: «Вот только собака меня не обижает, да ещё Агафьюшка». Рыдая и, обнимая пса, я сидел за дровами и никак не мог успокоиться: так велика была моя обида на всех и на весь мир - я чувствовал себя самым несчастным мальчишкой на свете.
- Вот вы где! – услышал я голос Агафьюшки. – А я обыскалась, думала, не ушли ли в лес. Что с тобой? – и сама всё поняла.
- Вот беда! Вот дремучий мужик! – приговаривала она, провожая меня в дом, и совсем не сердито осудила лесовика. - Борода по пояс, а ума так и не нажил. Успокойся! Иди, сполоснись водицей. Надо обиды прощать. Всё обойдется.
 Но не обошлось. Поужинали. Улеглись спать. Агафьюшка - на печке, я, как обычно, на сундуке, собака – на крыльце, под дверью.
 Агафьюшка рассказывала, что даже зимой, в мороз, в пургу собака ночью всегда на своём месте. Охрана – надежнее не бывает. Ни зверя, ни разбойника не подпустит, задушить волка ей ничего не стоит, а разбойника порвать – так это, как чихнуть. Собака очень умная, понимает человеческую речь, вот только говорить не умеет. Людей с дурными мыслями отличает сразу. Им лучше к дому не подходить. Одним словом – защитница.
 Ночью, как бывало не раз после не заслуженных обид, на меня навалились эти проклятые шары. Я бился с ними изо всех сил, но ничего не мог поделать. Стал кричать и звать на помощь. Услышал шёпот:
- Тише, тише. Успокойся. Я буду твоей заступницей, обороню тебя от беды сегодняшней и грядущей, - и шары исчезли
Будто ветерок освежил мне лицо - очнулся. Сижу на сундуке, возле меня – Агафьюшка, держит мою голову в ладонях, что-то шепчет и дует мне поочередно то - в одно, то - в другое ухо. Дверь открыта настежь. На пороге сидит собака, злобно рычит, будто чует кого. Я совсем очнулся. Агафьюшка сняла с полочки, от иконки, пузырёк, побрызгала из него водичкой на меня, потом окропила ею все углы дома. Собака успокоилась и улеглась у порога, внимательно поглядывая на нас, иногда рыча в сторону леса. Агафьюшка выпроводила пса на улицу и закрыла дверь. 
- Слава Богу, дождались! Улетела твоя болезнь, - изрекла, перекрестившись, она.
 Светало. Я не заметил, как уснул. Проснулся в полдень. День стоял яркий, тёплый. В доме - никого. Вышел на крыльцо. Агафьюшки нет. «Вот чудеса, ушла, наверное, в деревню» - подумал я и занялся хозяйством: сыпал зерно курам, играл с собакой. Позавтракал молоком с хлебом. Казалось, я один в этом мире. Далеко за полдень за мной приехали. В телеге, кроме мамы и дяди Фёдора, сидела Агафьюшка. Оказывается, она ходила в посёлок сообщить родителям, что Господь помог - болезнь отступилась. Уезжать из гостеприимного, доброго дома, мне очень не хотелось. Жалко было расставаться с собакой. И бабушка Агафьюшка совсем останется одна. А я так привык к ним! Свои соображения по поводу моего нежелания возвращаться домой высказал за чаепитием, которое было на этот раз недолгим. Выслушивая мои речи, взрослые только посмеивались. Агафьюшка уговаривала меня отправиться домой и обещала вскоре навестить нас в посёлке. После чаепития и многократных просьб о прощении друг друга, а также взаимного благодарения мы отправились в дорогу. Я так и не понял, за что надо было прощать друг друга и за что благодарить, когда всем было хорошо. Я спросил об этом маму, и она мне объяснила, что в этих местах существует такой обычай. 
 Дома меня встретили приветливо. Брат и сестра повели в стайку показывать разросшееся за время моего отсутствия наше хозяйство: в стайке в отгороженном углу, похрюкивая, копались в подстилке два поросёнка; расхаживали куры, что-то выклёвывая из развороченной подстилки. Петух, завидев нас, расшаркался, стал клевать носом землю, заквохтал, подзывая кур, и, когда они бросились к нему, приподнялся на цыпочках, высоко вскинул голову и закукарекал.

05.08.2021 в 15:15


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама