Глава 4. Карачаево-Черкесия
Весной 1943 года война вновь протопала по станице грохотом орудий, взрывами авиационных бомб, тяжёлыми гусеницами военной техники, и откатилась теперь уже на запад. Вокруг осталось много пожарищ и исковерканных изб. Не избежала этой участи и наша хата. Отец, получивший увечье при подковке кавалерийских лошадей, теперь уже был не в состоянии восстановить дом. Поэтому он пытался в сельсовете выпросить помощь в постройке, или какое-нибудь освободившееся помещение. Ни того, ни другого сельсовет не мог дать. Кондрат надоел им, как горькая редька, и они предложили… ехать в Карачаево-Черкесию. Оттуда только что депортировали местное население, там, дескать, много освободившегося жилья. К тому же обещают бесплатный переезд (с багажом) и ссуду (подъёмные) по приезду. Что делать немощному на тот момент и многодетному Кондрату? Собрал он с Марией пожитки, какие можно было связать в узлы (из мебели брать было нечего), сельсовет помог отправить это на железнодорожную станцию, вернее, полустанок. Там уже находились десятки семей в ожидании, когда подадут состав. Грузо-товарные теплушки подали недели через две, провезли не очень далеко, выгрузили, снова ждали. В общем, ехали всё лето и приехали в посёлок Октябрьский голодные и оборванные. Все взятые с собой вещи были обменены на кормёжку.
Черкесскую хату нам дали. Мама пошла работать нянечкой в детский садик, а папа опять пошёл к властям просить дрова и уголь для обогрева зимой. Очень сложно было что либо выпросить, не было у власти никаких ресурсов. То, что отец фактически инвалид войны, не действовало. Не до них было. Даже калек, вернувшихся с фронта с многими боевыми орденами, не почитали. На мамин заработок прожить было невозможно. Правда, троих детей, в том числе и меня, она пристроила в детский садик. Но старшим четверым, да и самим родителям едва добывали крохи. Отец, как специалист-механик и кузнец, пытался подрабатывать, но в полную силу работать не мог - к увечью добавилась астма (а ингаляторов в те времена не было). Мама помимо того, что обслуживала такую большую семью, ещё ухитрялась выкроить время, чтобы шить нехитрую одежонку. Делала она это не только для своей семьи, но и соседям. Таким образом, потихоньку перебивались. Единственным светлым пятном моей жизни в этот период было моё пребывание в детском садике. Под присмотром мамы я (и младшая сестренка, и братишка) был сыт, умыт и участвовал в различных детсадовских играх. Особенно мне нравилось ходить строем и петь:
Тра-та-та, тра-та-та,
Мы ведём с собой кота,
Чижика, собаку,
Петьку-забияку,
Обезьяну, попугая.
Вот, компания какая!!!
Но была ещё одна опасность. Не всех черкесов смогли вывезти с их родины. Многие попрятались в лесах. Некоторые, якобы заслуженные, не были интернированы. И те, и другие ненавидели пришлых. Опасно было ходить в лес за дровами, опасно идти вечером по улице, а ночью можно было ждать разбоя или пожара. Отец ходил в лес за дровами, но не всегда приносил их. Неожиданно появлялись «лесные жители», и приходилось во весь дух уносить ноги. Мама много работала и иногда возвращалась домой поздно. Не возвращалась, а летела – её подгонял сзади топот и черкесский мат. Детям вообще не разрешалось выходить со двора. Отец, как человек активный, как говорится, плешь переел местным властям, требуя навести порядок, и добился того, что ему сказали: «Поехал бы ты, Кондрат,… в Крым со своей семейкой. Там таких очень ждут!» И на другой день … принесли предписание – в 24 часа собраться и смотаться. Нам, детям, что с того – взялись за мамину юбку и пошли куда угодно. Папа был чернее тучи, но, молча, целый день сбивал сунду-ящики маленькие и большие, а мама сгребала барахлишко, которое сумела приобрести за прошедший год, укладывала в чемоданы и плакала почти навзрыд, приговаривая: «Господи, за что нас так?!»
