Зима внезапно задержалась, вечера были тёплыми и туманными, теперь почти все они были нашими, и что за нежность наплывала на меня, когда я брал её за руку и осторожно перебирал тонкие пальчики, один за другим, один за другим. Это была любовь, моя любовь, и я совсем не думал, была ли это и её любовь, не думал, и разговоров таких и не мыслил заводить. Она была со мной, она была рядом, а если и не рядом, то всё равно всегда со мной. Теперь я был не один, и это было для меня так ново, так неожиданно и так прекрасно! Сколько нами было исхожено дорог по вечернему городу, сколько мы наговорили друг другу хороших слов, сколько прочитали мы интересных книг, а, главное, сколько просмотрели спектаклей в моём втором родном доме-не перечесть и не вспомнить.
А зима запоздалая всё-таки завернула, закружила позёмкой, прихватила крепким морозцем, почти под самый Новый год, последний наш школьный год.
В самый канун Нового года был объявлен традиционный школьный новогодний бал-маскарад, и я через мою реквизиторшу-маму раздобыл чудесный театральный костюм пажа из шекспировского спектакля. В этом костюме, чёрном бархатном берете с пером, из под которого выбивались золотые её волосы, моя девочка и появилась на балу. Тонкое чёрное трико обтягивало её изящные стройные ножки, обутые в короткие сапожки с «отворотами», бархатная серая, с серебристыми галунами, курточка была стянута широким поясом на её тоненькой талии, а к поясу была прицеплена небольшая, аккуратная, почти настоящая шпага в ножнах. Мне казалось, что не только я, но многие ребята из наших десятых классов не сводили с неё глаз, но я был настороже и не отходил от неё, ни на шаг, беспрестанно приглашая на все звучавшие под «радиолу» танцы, даже на вальс, который я с большим трудом одолевал. Коварный Вилька, улучив минуту, отозвал меня в сторону и одним духом, почти по Пушкину после «Бориса Годунова», выпалил: «Ну, Хохол, ну, ты и Хохол! Да соображаешь ли ты, какую девчонку урвал? Вот пройдёт ещё пара лет, и у неё отбою не будет от крутых кавалеров! Как ты с ними будешь разбираться? В общем, считай, что я тебя предупредил». Но я только засмеялся, улетая, улетая куда-то в облака.
Ледяной каток на футбольном поле нашего спорткомплекса «Трудовые резервы» гремел музыкой, сверкал огнями высокой, установленной в центре, голубой тяньшанской ёлки, а толпа любителей побегать на коньках «накручивала» круг за кругом в одном, строго регламентированном, направлении. Начались продолжительные зимние каникулы, и сколько же было знакомых лиц на этом катке!
Раздобыл я маленькие «дутыши» с конькобежными ботиночками на плоской подошве для моей подружки-неожиданно помог отец, который с осени «уволился» из пожарки и перешёл работать в хозяйственный отдел местного Университета, самого престижного в то время высшего учебного заведения республики. Я очень скоро понял тайный замысел отца, который, предвидя мой недалёкий «аттестат зрелости» об окончании полной средней школы, готовил «блатную» почву среди сотрудников Университета, чтобы подстраховать на приёмных экзаменах своего единственного «перспективного» сына и, наконец-то, получить доступ к недосягаемому пока для всей семьи «высшему» образованию.
В чудесные эти каникулярные денёчки мы с ней почти не расставались. Я уже был «вхож» в её дом, небольшой и уютный, на две комнаты, с садом, засыпанным толстым слоем снега, с узенькими дорожками между сугробами. Её мама, невысокого роста, миловидная и приветливая, уже хорошо знала меня по школе. Я сразу заметил, что она уважительно, и с какой-то даже лаской в голосе, встречала моё появление в их доме. Она и «младшая тётя» были сводными сёстрами «по отцу», но отца их я никогда не видел. Здесь же жила и хозяйка дома, её мачеха и неродная бабушка моей подруги. В маленькой комнатке обитала молодёжь. Главной среди них была большеглазая, с резкими, но правильными чертами лица, девушка лет двадцати, старшая сестра, которая недавно так строго отчитала свою младшую в Дубовом парке в нашу первую встречу. Сёстры совсем не походили друг на друга. Вскоре я раскрыл истоки вокального искусства моей девочки, которые так запомнились мне на нашей ноябрьской вечеринке. Из маленькой комнаты нередко доносился красивый, глубокой, такой знакомой по услышанному недавно русскому романсу, окраски голос старшей сестры-в этом году она заканчивала вокальное отделение городского Музыкального училища. Отца сестёр я почти не видел, потому, что при его приходе моя девочка старалась сразу покинуть дом, и мы отправлялись с ней нашими знакомыми, и такими любимыми, маршрутами.
Эти маршруты почти каждый вечер заканчивались на городском катке. Поначалу не очень умелая на коньках, она быстро привыкла к ним, да и я был всегда рядом, так, что мы образовывали спаянную пару с перекрещенными «крест накрест» руками, причём, она всегда была с внешней стороны, потому, что на крутых поворотах я на своих «норвегах» выполнял роль «опорного» бегуна, слегка внутренне содрогаясь от прислонявшегося ко мне её лёгкого тела. Ледяное поле катка было окружено сугробами снега, и всегда можно было передохнуть ото льда, воткнув коньки в этот податливый настил. Крепкий морозец почти не ощущался, я даже не надевал шапки, а у неё на аккуратной головке была трогательная, домашнего изготовления вязаная шерстяная шапочка с белыми «крестиками» по окружности и серенькие «варежки» на руках.
Однако ноги всё-таки подмерзали, и тогда мы уходили в тёплую «раздевалку», где можно было отдохнуть, переобуться, и которая также использовалась, как «прокатный» пункт коньков и небольшой буфет с горячим чаем и холодными пирожками. Деньжонки у меня уже водились, сказывалась моя работа электрика-осветителя в русской драме. Усадив её на низенькую длинную скамейку, я приносил пирожок и стакан горячего чая, снимал с неё ботиночки с коньками и осторожно растирал маленькие её ножки в шерстяных носках всё той же домашней ручной вязки, и часто подносил их близко к своим губам, отогревая тёплым дыханием. Не знаю, что творилось в её душе, а моя рвалась на куски от непереносимой нежности.
Свободное копирование
