На Алтае - 31

   Но чтоб забыть этот грустный эпизод и не сказать о нем более, я скорее перейду к другому, уже более мягкому и, пожалуй, юмористическому, который был как раз в ту же поездку и предшествовал описанному случаю.

   Дело в том, что мы в этот день ездили два раза. Первый -- утром, когда мы несколько запоздали и убили дичи мало, потому что утки уже попрятались по гнездам и у воды их не было, а они вылетали из кустов, с берега, только тогда, когда мы стреляли. Это и заставило нас, доплывши до места стоянки, варить обед; а затем снова завести лодку на дрогах кверху по речке, чтоб снова сплыть по Сузуну уже под вечер. Тогда по нашему расчету вся утка должна была вывалить на воду, в чем и не ошиблись, потому что во второй заезд мы убили вдвое больше.

   Было еще рано, а потому времени для варки щей оставалось много, так что они хорошо упрели и аппетитно выглядывали из котелка. Однако же, несмотря на этот соблазн, мы как-то лениво подсели к котелку и поели немного, потому что незадолго перед обедом, обсушивая и отогревая промокшего Архипыча, мы порядочно закусили и напились чаю. И как мы ни старались, а щей осталось все-таки больше половины котелка, поэтому явился невольный вопрос -- что делать и куда девать остатки! А вылить на землю не хотелось.

   Вот мы посидели, покурили и все-таки не решили мудрого вопроса -- как поступить с такими отлично сварившимися щами.

   -- А вот постойте, барин!.. Эвон кто-то идет за кустами и, кажись, направляется к нам -- вот и поможет, -- сказал Архипыч, показывая рукой по направлению к кустам.

   -- Сюда же и есть -- ишь как помахивает! -- сказал и Степан Васильевич.

   -- А вот и прекрасно! Пусть доедает. Приставь-ка, Архипыч, котелок к огоньку -- поди-ка, простыли?.. -- проговорил и я, поджидая идущего.

   И действительно мы не ошиблись. К нам вскоре подошел рослый и здоровый молодой крестьянин, снял шапку, пристально посмотрел на всех нас и, поддергиваясь по опояске, как-то несмело сказал:

   -- Хлеб да соль честным господам!

   -- Здравствуй, брат! -- проговорили мы все в один голос.

   -- Чего, ваше благородие, верно утятничать вздумали?

   -- Да, а ты откуда?

   -- А вот недалечко, с Большого Сузуна (деревня), -- сказал, поддернувшись, парень и ткнул пальцем по направлению к деревне.

   -- Ты чей?

   -- Кто, я-то?

   -- Ну да! тебя и спрашиваю.

   -- Да я, барин, Агарин -- Степаном зовут.

   -- Куда ж ты пошел?.. Что делал в кустах?

   -- Да так, вишь, праздник сегодня, вот и пошел посбирать яичек--значит, по гнездам... Да что-то плохо -- пообраны...

   -- Эх, парень! Плохо вы делаете, что зорите птицу!.. Да ведь это и запрещено -- разве вам не говорили об этом?

   -- Как не говорили... Да, вишь, не одной матки детки, а кто и говорил-то, да также собирает не хуже нашего... Ведь этот запрет только на гумаге написан.

   -- Что ты, Степанушка! Да если написан -- значит, так надо, а вы должны слушаться. Ведь этот закон идет от царя, чтоб не зорили птицу. Вот коли не понимаете, так и штрафовать станут...

   -- Эх, ваше благородие!.. А кому и штрафовать-то?

   -- Как кому?.. Да ведь у вас старшина есть, а дальше волость, наконец, исправник, мировой судья!.. Да ты, Степан, садись и закуси -- ты ведь, поди-ка, промялся?.. А вон у нас и щей много осталось.

   -- На этом, барин, спасибо!.. Можно и закусить, а я сегодня рано же пошел из деревни.

   -- Ну вот, садись и поешь, а мы уж пообедали... Архипыч, давай сюда котелок, ложку и хлеба.

   Степан смело подсел к огоньку, покрестился к востоку и вытащил из пазухи холщовый мешочек с яйцами.

   -- Ну вот, видишь, Степанушка, что вы делаете... Ведь это и грех!..

   -- Знамо, что грех!.. Так вишь, барин, у нас все собирают, а птица-то вольная -- нанесет снова... Вот я третий раз хожу, а набрал только 120; а вон другие-то погляди -- штук по 300 надергали!..

   Да ничего -- птица не вымират... Ну а насчет, значит, мировых, так мы, барин, и в глаза-то их не видим, не знам, каки они и есть, то ли это взаболь чиновники, то ли блезир какой на гумаге написан...

   Видя, что этот разговор ни к чему не приведет, я замолчал, а Степан начал уписывать похлебку. Чтоб не стеснять его, я улегся на траву и стал смотреть на небо, где беловатые облака плавно неслись по синеве, то поднимаясь и уменьшаясь, то спускаясь и увеличиваясь.

   Со Степаном потихоньку разговаривали Широков и Архипыч. Вслушиваясь в их болтовню, я узнал, что Степан и сам иногда постреливает осенями, что он еще холост, что у них бывают в деревне вечорки, с которых молодые ребята под разными предлогами уводят потихоньку девиц и проч. Но вот слышу, что Архипыч угощает гостя, а он начинает отнекиваться.

   -- Ешь, брат, досыта!.. Чего церемонишься -- вишь, еще много осталось! -- говорил Архипыч.

   Тут привстал и я и увидал, что Степан облизывает ложку и хочет подняться.

   -- Ты, Степан, пожалуйста, не церемонься -- ведь мы уже пообедали.

   -- Да я, барин, уж принаелся...

   -- Ничего -- валяй на здоровье...

   Степан припоправился, распустил опояску (кушак), взял ложку и начал опять хлебать.

   -- Вот так -- чего испугался? А^ще говоришь, что с утра ушел из деревни, -- сказал Степан Васильевич.

   -- Да ладно, ладно!.. Чего тут бояться?.. -- отозвался Степан. Я закурил папиросу и сходил к речке, а возвращаясь, опять услыхал угощение и отказ Степана, который снова облизывал ложку.

   -- Кушай, кушай! Не облизывай!.. Вишь, сколько мяса осталось!..

   -- Нет, Архипыч, будет! Больше брюха не съешь, а вот бы напиться маленько...

   -- Да ты дай ему квасу, -- сказал я, присаживаясь.

   Степан напился, распоясался совсем, утер с головы пот и начал опять поддевать ложкой.

   Но вот, похлебав еще немного, он хотел положить ложку, улыбаясь, взглянул на меня и сказал:

   -- Много доволен, ваше бл-дие, наелся досыта.

   -- Ну, Степанушка!.. Ведь немного осталось -- не церемонься.

   -- Разве маленько, барин, всего не одолеть, уж не под силу стает...

   -- Валяй!.. ведь не на землю же вываливать такое добро -- грех!..

   Степан похлебал немного, а' затем выпрямился и, облизывая ложку, сказал уже чуть не плача:

   -- Нет, ваше бла-дие!.. Увольте, пожалуйста, не в силу!..

   -- Ешь!!. -- сказал я сурово и едва удерживаясь от смеха. Степан еще хлебнул раза два, наконец сунул ложку в сторону, отпихнул котелок и, глядя на меня умоляющим взглядом, робко взмолился:

   -- Ваше высокоблагородие!.. Увольте ради Христа!.. Ей Богу, лихотить хочет!..

   -- Ну, как знаешь, будет, коли наелся...

   Степан тотчас начал грузно вставать, подобрал кушак, но, оставив мешок с яйцами и сказав "счастливо оставаться!", торопливо зашагал в сторону, как-то пугливо оглядываясь и прибавляя шагу, отправился в кусты.

   -- Вот так угостили! -- покатывался со смеху Степан Васильевич. -- Поди-ка, век не забудешь охотничью похлебку, паршивый!..

   -- Ну-ка я погляжу, что он там делает? -- проговорил Архипыч и несколько поднялся по берегу.

   -- Ну, что? -- спросил я, видя, что он хохочет и хлопает руками по бедрам.

   -- Да чего, барин! Поглядите-ка сами -- его так и хлещет на обе стороны!.. Вот-те и яички!.. Ха-ха-ха!.. Долго будешь помнить наше угощение, Степанушка!..

   Мы от души посмеялись еще, собрались и поехали кверху, на речку, куда уже увезли нашу лодку...