Филипп де Коммин и его "Мемуары" - 12

4. ЭТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ КОММИНА И ЕГО ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

Чтобы определить этическую позицию Коммина, нужно выяснить его отношение к двум существовавшим тогда этическим системам – рыцарской и христианской. Рыцарская этика по отношению к христианской была до некоторой степени автономной этической системой, особенно в своих сугубо светских, наиболее существенных элементах, и в то же время смыкавшейся с христианской, которой она подчинялась и как бы получала от нее право на существование благодаря таким общим идеям, как справедливость и мир, поддержание которых вменялось в обязанность рыцарю. Главные нормы рыцарской этики (в литературе XV в. – честь, доблесть, храбрость, щедрость, куртуазность) не ставились в прямую зависимость от результатов деяний рыцаря, т. е. эти нормы были самодовлеющими и их соблюдение требовалось как в победах, так и в поражениях. «Добродетельно поступайте во всем, как и должны поступать, и тогда все – и победы и поражения – послужит вашей чести», «помните, что побеждать и терпеть поражение надлежит с честью» [1].

Рыцарская этика отвечала не столько цели защиты веры, мира и справедливости, «навязанной» ей христианством, сколько более конкретной цели – приобретения чести и славы, что, впрочем, могло совмещаться с борьбой за справедливость, но часто расходилось. Для многих рыцарских писателей слава была главным стимулом рыцарских деяний, защиту же справедливости они упускали из виду.

Здесь важно заметить, что рыцарская этика представляла для дворянина целую концепцию жизни, ибо она определяла и смысл жизни (завоевание славы), и ее нормы. Она воспринималась в качестве регулятора социальных отношений – но только внутриклассовых, между феодалами – и политических, поскольку короли были также рыцарями и на их поведение распространялись требования кодекса чести. Будучи столь всеобъемлющей, она выполняла в то же время и функцию исторической концепции [2]. Рыцарская историография, наиболее ярким представителем которой был Ж. Фруассар^ а в XV в. – Ж. Шатлен, О. де Ла Марш, Ж. Молине, Ж. д’Отон, видела в рыцарстве главную социальную силу и не находила ничего более достойного, как только описывать доблестные подвиги рыцарей во все времена, начиная с библейских, ибо всех героев древности, и мифических и исторических, причисляли к рыцарству. Даже описывая жестокость, алчность и другие проявления нерыцарских чувств своих героев, эти писатели не слишком хорошо сознавали противоречия между своими взглядами и реальностью, настолько высоко в их сознании стоял рыцарский идеал. И они верили, что только рыцарство может спасти и поддержать мир и справедливость.

Однако в XV в. в связи с упадком рыцарства как военно-политического института рыцарская этика стала быстро обесцениваться. В области военного дела и политики ее начали вытеснять прагматические нормы, и этот процесс отчетливо отразился в литературе той эпохи[3]. Наиболее законченное выражение он получил у Коммина, который вообще не придавал никакого значения ни рыцарству, ни рыцарским социально-политическим идеям. Его понятие чести, которое он все же иногда использует, почти полностью лишено нравственного содержания. Он его употребляет для одобрения успешных действий независимо от того, какими средствами достигается успех. Он не раз приводит своего рода поговорку «кто побеждает (или кта получает выгоду) – тому и честь». Причем приводит он ее всегда в форме скрытого спора со сторонниками рыцарской чести, как бы предвидя возможность критики его суждений. Так, например, он говорит о чести как следствии успеха, даже если он достигается благодаря дипломатическому шпионажу (I, 220). А если он иногда и прибегает к понятию чести в моральном смысле, то лишь для того, чтобы обвинить в бесчестии своих противников, как он это делает в отношении Карла Смелого, который, бежав с поля боя при Гран-соне, «потерял и достояние, и честь, чего не случилось с королем Иоанном Французским, который храбро сражался и был взят в плен в битве при Пуатье» (II, 104-105).

Обвинение в трусости, брошенное Карлу Смелому, не означает,, однако, что Коммин высоко ценил храбрость. По его мнению, храбрость нужна только солдатам на поле боя, для государя же полезней страх, ибо он делает его более предусмотрительным, и такие правители чаще выигрывают, чем те, кто одержим гордыней (I, 121). О Людовике XI он неоднократно говорит, что тот по натуре был «довольно боязливым», вменяя ему это в достоинство, поскольку благодаря боязливости король дважды сумел выпутаться из беды и спасти корону. Первый раз – когда не рискнул продолжать военные действия с лигой Общественного блага и стал на путь раздачи земель, денег и должностей, а во второй раз – когда откупился от англичан, высадившихся во Франции, за что противники упрекали его в трусости. Мир, купленный деньгами, претил рыцарскому духу ?с его понятиями о храбрости и чести. В этом Коммину противостоит даже столь практически мыслящий де Бюэй: «Да не придет нам в голову мысль обретать мир силой денег» [4]. Но Коммин смело возводит страх (причем не страх божий!) в разряд достоинств, как бы нарочито подчеркивая тем самым все свое неприятие рыцарской морали, а соответственно и рыцарской концепции истории.

Гораздо сложнее отношение Коммина к христианским моральным тленностям. Он не придавал им значения в социально-политическом плане, как играющим слишком незначительную роль в социально-политической жизни, но в то же время, будучи верующим, он ни разу не ставит под сомнение основных положений вероучения, как не сомневается он и в духовном авторитете церкви. Правда, он явно сочувствовал идеям реформы церкви, которые в его время с наибольшей силой прозвучали в проповедях Савонаролы, с которым он лично был знаком, относясь к нему с нескрываемым почтением. Но это были планы реформы консервативного толка, имевшие в виду укрепление дисциплины и пресечение наиболее вопиющих злоупотреблений высшего духовенства с тем, чтобы поднять авторитет церкви и религии.

В мировоззрении Коммина христианские нравственные нормы претерпели существенные изменения под воздействием его рационально-эмпирических понятий, хотя сам он вряд ли отдавал себе отчет в этих изменениях. Чтобы понять характер этих последних, следует учесть, что христианская мораль, как мы уже говорили, имела в глазах верующих абсолютную ценность для человеческого существования, что вытекало из того, что смыслом жизни считалось спасение души. Соответственно и все ее категории, т. е. понятия грехов и добродетелей, были также абсолютны, поскольку прямо соотносились с богом и страшным судом, когда человеку придется отвечать за каждый свой грех и будет учитываться каждая его добродетель, как учила церковь. Абсолютность христианской морали особенно ясно проявляется в убеждении, что один лишь бог может истинно судить о нравственности человека, суждения же людей относительны, ибо ничто, доступное их восприятию и разумению, не дает твердых оснований для истинного суждения. И прежде всего недостаточным основанием являются мирские успехи и поражения человека, поскольку бог, как считалось, мог посылать неудачи в земной жизни ради спасения души.

Коммин же, прибегая к христианским категориям, постоянно их релятивизирует, «заземляет», поскольку соотносит их не с богом, а с результатами земной деятельности человека. Так, с их помощью он подкрепляет свои прагматические положения, опровергая рыцарские нормы. Причем у него это не критика последних с позиции христианской морали, что было не ново, а именно подкрепление с помощью безусловно авторитетной этической системы еще далеко не общепринятых и сомнительных, в глазах многих людей, положений. Утверждая, например, что люди, испытывающие страх, действуют с большим успехом, нежели смельчаки, он ассоциирует храбрость с гордыней. Ассоциация традиционная, ибо церковь на всем протяжении существования рыцарской этики осуждала ее за то, что она порождена гордыней, но делала это в подкрепление христианской морали. Коммин же отстаивает свои прагматические нормы. Об умении государей привлекать на свою сторону людей из лагеря противника он также пишет, что «если они умеют это делать, то, значит, господь даровал им большую милость, ибо это признак того, что они не запятнаны безрассудным пороком гордыни» (I, 66).

Коммин приспосабливает христианские категории к своим прагматическим представлениям и стремится осмыслить добродетели и пороки, исходя из их полезности и вредности для человека в его земных делах, как правило, упуская из виду посмертное воздаяние за них. Под гордыней он понимает нежелание и неумение заниматься делами, пренебрежение к опасности, чужим советам, что в итоге влечет за собой неудачи: «Когда шествует гордыня, следом за ней идут бесчестье и убыток» (I, 121). Богу нет нужды наказывать гордеца, ибо тот наказывает себя сам. Наоборот, смиренные у Коммина – это умные и осторожные люди, которым сопутствует успех.