К иному выводу – что Коммин видит в Генеральных штатах не ограничивающий власть короля, а совещательный орган – впервые пришел русский историк И. Пузино, которого поддержала и А. Е. Рогинская. По мнению Пузино, у Коммина по поводу необходимости сословного представительства «одно лишь обособленное утверждение, из коего вывод, будто он был сторонником парламентаризма, является произвольным и ничем не подтверждаемым толкованием» [1].
Действительно, хотя Коммин ясно и неоднократно выражает убеждение, что король должен получать согласие штатов на налоги, выступая против королевского волюнтаризма в этом вопросе, тем не менее в его взглядах есть ряд нюансов, не позволяющих его отнести к сторонникам ограниченной монархии. Дело в том, что у него в отличие от старой концепции сословно-представительного управления полностью отсутствует понятие об ограниченных правах короля на денежную помощь и он признает необходимость постоянной армии, а соответственно и постоянных денежных поборов на ее содержание. «Я хорошо знаю, что нужны деньги для охраны и обороны границ, даже когда нет войны, чтобы не быть захваченным врасплох, но в этом следует проявлять умеренность. Во всех этих делах полезен ум мудрого государя…» (II, 218). Залогом того, что при налогообложении будет соблюдаться разумная мера, он считал мудрость государеву. Иными словами, его представление об обязанности короля получать согласие штатов на налоги было лишено правовой основы, благодаря которой штаты могли бы ограничивать власть короля, и не согласовано с его взглядами на полномочия монарха. Штаты, по его мнению, должны предотвращать тиранию, но для этого он не предусматривал никаких реальных возможностей, ибо всю полноту политической власти считал прерогативой короля.
Таким образом, для Коммина, который был вполне искренен в своем неприятии тирании, чьи истоки по традиции видел в безверии и аморальности монарха (что, напомним, не мешало ему иногда и тиранов считать мудрыми людьми), функционирование сословного представительства было не принципом, соблюдение которого гарантировало бы страну от тирании, а всего лишь признаком ее возможного отсутствия. Если государь не только мудр, но и обладает твердой верой, определяющей границы его власти над подданными, то он будет действовать с совета и согласия подданных, а если нет, то может стать тираном, и тогда его непременно постигнет кара господня. Коммин не допускает и мысли о неподчинении и сопротивлении тирану: каков бы ни был государь, подданные обязаны ему повиноваться.
Коммин был сторонником сильной и неограниченной королевской власти, носитель которой был бы мудр и сознавал, что силу свою он должен черпать в поддержке подданных. Но при этом Коммин явно не разделял представления о божественном происхождении королевской власти, и если он и проводит мысль, что за свои действия король ответствен перед одним лишь богом, то лишь потому, что не видел никакой реальной власти над ним.
У Коммина интересы государя явно расходятся с интересами подданных, хотя он и пытается их увязать с помощью сословного представительства. Ради этого он искажает историю Генеральных штатов 1484 г., ничего не говоря об острой борьбе, происходившей на них, по вопросу о налогообложении и представляя дело так, что штаты якобы без возражений пожаловали королю все, что он попросил. Характерно, что у него совсем отсутствует понятие общественного блага, которое в старой политической концепции выступало как цель государственного управления, и сохраняется лишь такой элемент общественного блага, как мир, который, впрочем, достигается не нравственными усилиями государя и подданных, а прежде всего мудрой и властной политикой короля. Целью королевской политики, по Комми-ну, является создание сильного стабильного государства и обеспечение мира, во имя чего он не склонен ограничивать короля определенными нравственными и правовыми рамками. В связи с этим он говорит о нуждах государя или государства, причем собственно королевские политические интересы тождественны, по его мнению, интересам государства и общества. Однако нужды государя прямо не отвечали благу подданных, ибо требовали от них материальных жертв в виде постоянной финансовой помощи, и потому противоречили общественному благу, как оно понималось сторонниками старой политической концепции. Понятие нужд государства, или государственной необходимости, было уже достаточно распространенным во времена Коммина, и то, что оно шло вразрез с понятием общественного блага, ясно сознавалось противниками централизаторской политики королевской власти и соответствующих перемен в идеологии. Так, Т. Базен, обвиняя Людовика XI в пренебрежении к общественному благу, подчеркивал, что тираны «для исполнения своих желаний… угнетают несчастных подданных безмерными и нестерпимыми налогами под притворным, мнимым и ложным предлогом государственной пользы и необходимости» [2]. В понятии государственных нужд, подменявшем идею общественного блага, ясно проступает идея государственного интереса, развитая в политических учениях будущих столетий. В XV же веке пока только определилась тенденция политической мысли к отрыву от этического подхода к политическим проблемам и к осмыслению их в рационально-эмпирическом плане, что нашло наиболее яркое воплощение во взглядах Коммина.
В исторической перспективе политические идеи Коммина, особенно его концепции мудрости и государственной необходимости, стоят у истоков одного из наиболее влиятельных течений западной политической мысли, которое в XVI в. представляли такие крупные фигуры, как Макьявелли, Гвиччардини и Боден[3]. Это то течение, о котором К. Маркс и Ф. Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «…начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики» [4]. Возникшее в результате реалистического взгляда на вещи и обобщения политического и исторического опыта, оно решающим образом повлияло на собственно историческое мышление; освободив его от использования христианско-нравственных критериев, это течение в то же время направило его в русло рационалистического осмысления истории и сыграло немалую роль в том, что история с XVI в. стала историей политической по преимуществу.
Сознательный отказ от этического подхода к историко-политическим явлениям был реакцией на мышление средневековья, своего рода его антитезисом. Взгляды Коммина на методы политического управления отдают определенным аморализмом; из них проглядывает, хотя и невысказанное, пресловутое правило «цель оправдывает средства». И на это были свои причины. Накал политической борьбы, сопровождавшей становление централизованного государства, был столь велик, что королевская власть в лице Людовика XI и его сподвижников, к которым относился и Коммин, была самой логикой борьбы подведена к использованию этого правила. В идеологическом же аспекте эта борьба привела к возникновению во второй половине XV в. как бы идейного вакуума, поскольку старые этико-политические понятия в глазах сторонников монархии обесценились, а новые, отвечающие зарождавшемуся в ту пору абсолютизму, находились на стадии становления. Все это создавало особо благоприятные условия для того, чтобы ориентироваться на практику и соотносить политические средства прямо с результатами их применения.
Все это не означает, что Коммин напрочь отказывался от нравственных оценок. Его понимание добра и зла в ту эпоху сохранявшегося господства богословия в интеллектуальной жизни неизбежно выливалось в понимание идеи бога. Эти взгляды Коммина представляют для нас тем больший интерес, что в них нашла свое отражение и его историческая концепция.
Свободное копирование
