Общежитие - 13

13

   Наступил наконец пресловутый вторник, в который должен был явиться Жуковский. Все принарядились точно к смотру. Маркелова решилась расстаться с полинялой красной шерстяной кофточкой-гарибальдийкой, которую она из принципа считала нужным носить пока не развалится, и надела свое выездное платье. Княжна пригладила волосы и сама наколола мой бант, который в последнее время опять забросила. Все они имели оживленный вид; только одна я ходила взад и вперед по залу со скучным лицом.

   Жуковский явился довольно рано. Он, видимо, никак не предполагал, что имеет дело с коммуной, и не без некоторого удивления отнесся к массе разнородных хозяек, которым по очереди представил его Головачев. Это был бледный и худощавый брюнет лет под тридцать, с неправильными чертами лица и густыми черными волосами. Красивым его назвать было нельзя, но большие серые глаза, казавшиеся по временам черными, придавали его лицу необыкновенную выразительность и привлекательность. Происходя из хорошей дворянской семьи и получив воспитание в одном из привилегированных заведений, он резко выделялся изяществом своих манер от остальных своих собратий по перу, чем впоследствии и заслужил прозвание "аристократа".

   Головачев поспешил усадить Жуковского около небольшого диванчика, на котором сидели Коптева и Маркелова; те тотчас же принялись его занимать.

   - Ну вот, чтобы не быть вам в обиде, - подошел ко мне Слепцов, - Головачев представит вам красавца доктора, текущую знаменитость, будто бы вдохновившего автора романа "Что делать?" списать с него Лопухова. Между нами должен заметить, что не автор романа списал с него свой тип, а, напротив, сам доктор вдохновился романом и разыграл его в жизни: порукой в том хронология.

   Вы, впрочем, не смущайтесь: он хоть и лжегерой, но все-таки чертовски красив, - добавил он.

   - Терпеть не могу красавцев, - сказала я недовольным тоном. Я вообще была не в духе и с самого приезда Жуковского демонстративно уселась в угол с твердым намерением никого не занимать в этот вечер, предоставив посетителей на произвол судьбы, в наказание всем за скуку, на которую будто бы обрекли меня Коптева и Маркелова.

   - Нет, вы только посмотрите на него! Непременно влюбитесь! Все его пациентки от него без ума.

   - Не болтайте глупостей и приберегите этого лжегероя для себя, если он вам так нравится!

   В это время Головачев как раз подвел ко мне очень красивого, точно с модной картинки сорвавшегося молодого человека с заметной проседью, которою он очень хвастался и гордился.

   - Позвольте вам представить светило медицины, - представил мне его полушутя Головачев.

   Светило тотчас же, развязно рассевшись около меня, бесцеремонно оглядел меня с ног до головы и спросил:

   - Вы не нигилистка, я вижу...

   - Нет, не нигилистка.

   - И прехорошенькая, я вам скажу!

   - Говорят, - подражая его тону, ответила я.

   - "Говорят"! - передразнил он меня. - Будто сами вы в этом не уверены?

   - Не уверена. К тому же могу судить пристрастно, тогда как другие судят со стороны.

   - Какая удивительная добросовестность! А вот я так прямо говорю про себя, что красавец.

   - Ну, вот видите, как вы пристрастны: я вовсе не нахожу вас красивым, - сказала я, так как светило начинало мне не нравиться своей деланностью, самодовольством, апломбом и приторной красотой.

   - Это вы хотите пооригинальничать!

   - Если кто из нас двух расположен оригинальничать, то, мне кажется, вы.

   - Ну, что же, я не скрываю, я действительно оригинален.

   - А я, по правде говоря, решительно не знаю, какая я. Если вам показалось, что я оригинальничаю, то это потому, что здесь на мне лежит обязанность занимать гостей и я стараюсь попасть вам в тон.

   - Ну вот и выходит, что вы оригинальны!

   - Нет, оригинал должен быть только один: я лишь ваша плохая копия! - посмеивалась я.

   - Нет, вы, право, преоригинальная! - поощрял он меня самодовольным тоном. - Самая мысль подражать мне нравится мне своей новизной. До сих пор я всех с толку сбивал своей оригинальностью, и все передо мной пасовали, ну а вас не скоро собьешь с позиции, я вижу.

   - Merci за комплимент.

   - Я без комплиментов, а вы и меня перещеголяли: комплименты навыворот делаете.

   - Как навыворот?

   - Не хотите признать меня красавцем.

   - Ну, может, вы и красавец, только мне не нравитесь, - ответила я не без досады на пошлость светила и стала с беспокойством посматривать, кому поскорее сбыть его с рук.

   - Позвольте вам не верить.

   - Как хотите, - сказала я равнодушно и попробовала было встать, чтобы позвать Головачева или Слепцова.

   - Куда вы? куда? - удержал меня красавец. - Наговорили мне несообразностей и сейчас же на попятный. Я хочу вас досконально изучить.

   - Неблагодарная задача, если она приведет вас к таким же результатам, к каким пришла я, изучивши вас.

   - Ну, положим, вы слишком уж спешите: изучить в пять минут вы меня не могли.

   - По крайней мере, первые страницы отбили у меня охоту читать остальные.

   - Вы преязвительная, я вижу, и с вами нужно держать ухо востро, но только вы ошибаетесь, судя обо всей книге по первым страницам.

   - Тем лучше для вас, - ответила я.

   - Вы меня извините, а я еще с вами поспорю и докажу, что я книга не только занимательная, но такая, от которой вы не оторветесь, когда изучите поближе. Вам непременно подавай мишуру и блеск!

   - Да на что более блестеть, кажется, чем вы блестите, - улыбнулась я.

   - Да, блещу, блещу и еще более буду блестеть, и вы еще в меня влюбитесь, - сказал он, самоуверенно ухмыляясь.

   Меня передернуло.

   - Ну уж это извините, - сказала я.

   - Влюбитесь, говорю я вам, непременно влюбитесь! Ну скажите, можно ли устоять против такой красоты, как моя, если я этого захочу? - уставился он вопросительно на меня.

   - Для меня в мужчине красота последнее дело.

   - А вам что же требуется?

   - Отсутствие фатовства и самодовольства, простота и, главное, ум, - подчеркнула я.

   - Кажется, ума-то мне не занимать!

   - Относительно этой статьи я уже окончательно ставлю теперь несколько точек и вопросительных знаков, - подзадоривала его я.

   - Теперь вы, кажется, намерены сомневаться и в моем уме, как перед тем сомневались в моей красоте? - засмеялся он принужденно.

   - Не только намерена, но просто-напросто сомневаюсь.

   - Это превосходит все! Сомневаться в моем уме, в уме всеми признанного и патентованного доктора!

   - Патентованного, - voila le mot [определяющее слово (фр.)]! А теперь извините меня: мне нужно разливать чай, - обрадовалась я самовару, за который обещала Коптевой сегодня сесть, чтобы предоставить ей на свободе беседовать с Жуковским.

   - Аполлон Филиппович! - крикнула я проходившему Головачеву. - Сдаю вам светило медицины с рук на руки, - я должна разливать чай.

   - Ну нет, ошибаетесь! от меня так скоро не отделаетесь! - вскочило за мной светило. - Я буду сам ассистировать в вашем священнодействии и вместе с тем доказывать легкомысленность ваших воззрений на некоторые светила, - ухмыльнулся он, и, подсев к чайному столу, схватил сахарные щипчики и принялся, грациозничая, раскладывать сахар в стаканы и чашки.

   Я разливала чай и бесилась на необходимость слушать его нескончаемые самовосхваления. У меня прошла даже охота язвить и возражать ему, и я с завистью поглядывала в сторону Коптевой и Маркеловой, беседовавших с Жуковским.

   Через минуту Головачев подошел к светилу с каким-то вопросом и мало-помалу отвлек его от меня. Скоро ко мне подошла Коптева.

   - Ну что? - спросила я ее.

   - Ужасно неразговорчив; боюсь, что и вы его не разговорите!

   - А Маркелова как?

   - Вот я затем и пришла к вам, чтобы спасти его от Маркеловой. Я уже пробовала его на все лады разговорить: ответит и молчит. Попросила Маркелову поддерживать разговор - выходит еще хуже! Она наполовину не разберет, что он говорит, - выходит чепуха. Мне приходилось перекрикивать в ухо Маркеловой его ответы, и просто надоело. Но какие у него глаза, какие глаза! - вдруг восхитилась она. - Лучше его глаз я, право, ничего на свете не видала.

   - Что же вы их там оставили, - подите же к ним на выручку, - сказала я.

   - Нет, уж идите вы, я за вами пришла, потому что из сил выбилась от крика. Пустите, я буду лучше разливать чай.

   - А Маркелова не будет в претензии, если я пойду?

   - Полагаю, будет благодарна; если она не ушла оттуда до сих пор, то только из упрямства.

   - Что, вы хотите побеседовать с monsieur Жуковским? - обратилась ко мне Маркелова с лукавой улыбкой, когда я подошла. - Сделайте одолжение, уступаю вам место, мы уже вдосталь наговорились, - как-то натянуто засмеялась она. - С Екатериной Ивановной вам будет веселее, - обратилась она к Жуковскому и быстро направилась к чайному столу.

   - Что же? о чем же мы с вами будем разговаривать? - улыбаясь спросила я Жуковского.

   - О чем хотите, - улыбнулся и он в свою очередь.

   - Ну вот, скажите мне, пожалуйста, отчего это, говорят, с вами так трудно разговаривать? Вон, ведь они обе из сил выбились, вас занимая, и не могли от вас добиться ничего, кроме односложных, коротких ответов.

   - Как из сил выбились! - встрепенулся Жуковский. - Для чего же они меня занимали в таком случае? Мне это вовсе не нужно. Пожалуйста, вы-то хоть не выбивайтесь из сил!

   - Они все надеялись вас разговорить: им очень понравились ваши статьи, думали с вами ближе познакомиться.

   - И вам тоже мои статьи понравились? - засмеялся он.

   - К сожалению, не читала их.

   - И прекрасно делали.

   - Непременно разыщу и прочту.

   - Совсем лишнее, только время даром потратите.

   - Думаете, я не в состоянии понять ваших глубокомысленностей?

   - Боже избави! Просто скучны мои статьи, как скучен и я сам, по справедливому замечанию ваших приятельниц.

   - Они вовсе не говорили, что вы скучны, - с живостью ответила я. - Они нашли вас только неразговорчивым, никакого толку не могли от вас добиться.

   - Да какого же им толку от меня было нужно?

   - Всякого толку: ваши взгляды разные нужно было знать.

   - И вас тоже интересуют мои взгляды? - смотрел он на меня с мягкой улыбкой в глазах, придававшей его взгляду необыкновенную прелесть, что-то искреннее, почти детское.

   - Разумеется, интересуют.

   - Ну, например, насчет чего вы бы желали знать мой взгляд?

   - Как вам сказать?.. Так трудно сразу... Ну, хоть насчет нашей коммуны: как вам нравится наша коммуна? - спросила я, чтобы только поскорее спросить о чем-нибудь.

   - А, так это у вас коммуна? - сказал он, невольно оглядываясь. - То-то я не мог сообразить хорошенько, к кому, собственно, попал! Пригласил меня к себе Головачев; вижу, что и Слепцов что-то хозяйничает, и вам всем он меня как хозяйкам представил и все под разными фамилиями. Что же могу я вам сказать о вашей коммуне, когда ее совсем не знаю?

   - Но, вообще, вы за коммунистический принцип?

   - Вот вам что понадобилось знать! Можно многое иметь и за, и против коммуны, смотря по тому, как, где и когда этот принцип применяется. Между мужем и женою этот принцип наиболее применим, а в остальных отношениях это более сложная история. Всего убедительнее самые факты. Ну вот вы участвуете в коммуне: что вы скажете мне об удобстве и применимости коммунистических начал?

   - Да наша коммуна, собственно, фикция одна, а не коммуна, - это просто меблированная квартира без предпринимателя-хозяина.

   - И больше ничего коммунистического вы не пробовали вводить?

   - Другие пробовали, только не я с Коптевой.

   - Что же так?

   - Да много в нас разных предрассудков сидит, говорят.

   - Так как же вы поладили?

   - Очень просто: мы с ней вносим то, что приходится платить, если разделить все расходы по количеству членов, а остальные распределяют расходы по-коммунистически.

   - То есть?

   - Всякий вносит сколько может.

   - То есть сколько он зарабатывает?

   - И так, и не так.

   - Как же?

   - Иной мог бы внести более, чем вносит, но тратит на свои личные потребности, на семейство.

   - Как на семейство? Разве коммуна не допускает у себя семейств?

   - Нет, семейства вышли неподходящие.

   - Так, значит, под личными потребностями нужно подразумевать семейство?

   - Главным образом.

   - Ну, а остальные, не имеющие личной потребности в виде семейства, не в претензии за то, что им приходится приплачивать за семейных?

   - Пока еще великодушничают.

   - Вы говорите - "пока"; значит, думаете, что этому великодушию наступит конец?

   - Ну если не конец великодушию, то могут случиться разные посторонние обстоятельства: болезнь, недостаток работы, увеличение личных потребностей, - мало ли что?

   - Тогда, может быть, другие, что более тратили на свои личные потребности, начнут тратить менее?

   - Может быть; хотя сомневаюсь, чтобы так легко могли сокращаться надобности.

   - В таком случае, как же будет?

   - Вот тут-то и придется поставить несколько вопросительных знаков.

   - Что же в результате, значит, выходит несостоятельность коммунистических начал, которым не в состоянии помочь даже великодушие?

   - Должно быть так, хотя пока все еще держится.

   - А пока у вас все идет гладко?

   - Почти. Ссоримся иногда, миримся, - все как следует...

   - Из-за чего же вы ссоритесь?

   - Ссоримся мы, например, из-за того, следует ли обходиться без прислуги, из-за допущения или недопущения капиталистов в коммуну.

   И затем по просьбе Жуковского я передала ему различные точки зрения, послужившие причиной ссор.

   - Так, оказывается, что на деле вы представляете тормозящий элемент?

   - Кажется, что так, - вздохнула я.

   - Чего вы вздыхаете?

   - Принципы мне очень нравятся; нахожу их очень справедливыми и гуманными, - но вот не могу их осуществить.

   - Очень жаль, - покачал головой Жуковский, улыбаясь.

   - Вот вы бы попробовали, - сказала я вдруг.

   - Я?.. Нет, уж куда мне, если такая ярая поклонница, как вы, отказывается от их проведения.

   - А вы не поклонник?

   - Тоже поклонник, - вздохнул он, передразнивая меня, - но тоже, к сожалению, не могу взяться за проведение этих принципов.

   - Отчего же?

   - Должно быть, тоже потому, что и во мне сидит тьма предрассудков, как и в вас.

   - Согласитесь, что это очень печально.

   - Разумеется, печально.

   У меня с Жуковским завязался продолжительный и живой разговор, прерванный только зовом к ужину, от которого Жуковский отказался и ушел, обещав непременно прийти в следующий вторник.

   - Вы доставили мне много удовольствия, - сказал он при прощании, и это заявление заставило радостно забиться мое сердце.

   Чем более я узнавала этого простого, живого и умного человека, полного самых гуманных воззрений, чуждого всякого самомнения и фальши, тем более привязывалась к нему...

   Здесь уже начинается новый период моей жизни, преисполненный рядом волнений, борьбы за существование, горя и счастья, повествование о которых составит, быть может, новый том моих воспоминаний.