Гостиница "Савой" - 1

32. ГОСТИНИЦА «САВОЙ»


За время разъездов отца по загранице все его сослуживцы, стоящие на одной с ним служебной лестнице, давно уже получили большие отдельные квартиры в сталинских новостройках. Отец не любил заниматься своими личными делами. Он с большим трудом уделял этому вопросу какое-то время лишь под сильным нажимом мамы. Она всё время пеняла ему, что мы до сих пор живем в коммуналке, а он ничего не предпринимает. Отец как мог, отбивался: говорил, что, когда происходило распределение квартир, он был в Америке. Я тоже не мог понять маму: ей так нравилась наша квартира, район, соседи. Она всегда любила рассказывать, как ей плохо в отдельной квартире в Нью-Йорке. А тут - на тебе! Просится в отдельную квартиру. Сама не знает, чего хочет!
Отца поставили в очередь на новую квартиру. Он сказал, что в районе метро СОКОЛ, то есть, у "черта на куличках", строят новый район. (Слово микрорайон тогда еще не придумали). Вот там мы и получим квартиру, когда дом сдадут. А на время, пока дом строят, нас поселили в гостиницу «САВОЙ» в двухкомнатный номер. В номере были высокие потолки, стояли антикварные кресла, с резными, золочеными ручками, в виде львиных голов, а ножки кресел и стола представляли собой львиные лапы. Такой роскошной мебели я не видел ни в одной гостинице в Америке. Люстры тоже музейные. Мама водрузила на широком подоконнике двухкомфорочную электроплитку, привезенную из Америки, поставила на тумбочку, стоявшую рядом с кроватью, приемник, и жить стало вполне возможно.
У дверей гостиницы, как и в Америке, стоял швейцар в фиолетовой ливрее и фуражке с золотыми галунами. Массивная стеклянная дверь состояла из четырех секций и крутилась вокруг оси. Чтобы войти внутрь, надо было с силой повернуть дверь и не мешкать, а то другая четвертинка могла ударить в спину. Не дверь, а беличье колесо! Я такие двери в Америке тоже видел. Если приспособиться, то можно, разгоняя дверь, в течение нескольких оборотов, достичь большой скорости и крутить её, пока швейцар не погрозит кулаком.
В вестибюле гостиницы помещался книжный киоск. Я подолгу там стоял, разглядывая книжки. Однажды в этом киоске мама купила мне подарочное издание романа Фурманова «ЧАПАЕВ». С цветными картинками, проложенными папиросной бумагой, в твёрдом переплете, на белой плотной бумаге. Книга у меня сохранилась до сих пор.
В свой номер я поднимался по мраморной лестнице на второй этаж. Лестница застелена пыльными красными ковровыми дорожками. В пролёте у стен стояли скульптуры из белого мрамора. Как я потом выяснил, это были греческие богини: Артемида - в тунике и с козочкой, а Афродита, как ей и положено, - голой. Кроме того, я отметил фигуру сурового старика с длинной бородой. Он держал в руке книгу. Очень хорошая скульптура, кряжистый старик, вот только не понятно, почему у старика на голове росли маленькие рожки? Старик оказался уменьшенной копией знаменитой скульптуры Моисея, работы великого Микеланджело.
Мама часто приезжала на нашу старую квартиру навестить соседей и брала меня с собой. Мы шли мимо большого серого здания министерства морского флота, потом переходили улицу и двигались вдоль гостиницы «Метрополь». Спускались в метро на станции «Площадь Революции». Выйдя на станции «Новокузнецкая», мы проходили по Пятницкой улице. Там, в продуктовом магазине, отстояв очередь, мама покупала какие-нибудь гостинцы. Шли по Клементовскому переулку. Справа стояли желтые одноэтажные дома, а слева - огромный очень красивый, но обшарпанного вида собор.
Пройдя «мою» булочную, поворачивали на Большую Ордынку. Соседи всегда очень радовались встрече. А я сразу убегал во двор к ребятам. Все были знакомые и хорошо ко мне относились, называли «дважды американцем Советского Союза». Наташки в квартире уже не было. Ее родители «расширились», то есть, переехали в квартиру с большей площадью.
Во дворе ребята пели какие-то незнакомые песни. Именно тогда я услышал песню: «В нашу гавань заходили корабли…». Я уже много прочитал про пиратов. Насмотрелся в Америке ковбойских фильмов. Так что сюжет песни и английские имена Мэри, Гарри, Бил мне были знакомы. Но как попала эта песня в Москву? Она не переводная, в Америке я ничего похожего не слышал! Странно! Возможно, она возникла, как тоска россиян по романтике. А может быть, она навеяна песнями-балладами английских моряков, которые всё чаще появлялись на севере: в северные порты приходили конвои из Англии.
Ребята во дворе, привыкшие к похабным и блатным песням, с упоением пели «Нашу гавань», где была Любовь, Измена, Смертельная схватка атамана пиратов и ковбоя в приморской таверне. Очевидно, народу надоела блатная грязная лирика. Хотелось романтики, далекой, загадочной. Слово «таверна» звучало совсем не так, как пивная или рюмочная. Появились и другие песни про неизведанные южные моря, про красивую жизнь моряков. Песню «В кейптаунском порту…» тоже пели везде, но она появилась намного позже. Потом пели: «Большая страна Китай…». Это были длинные песни - баллады; повествования о каких-то событиях, судьбах. Мне запомнилась одна песня про Чайный домик. Её мы пели гораздо позже, в пионерском лагере. По сюжету она очень напоминала сюжет оперы Чио-Чио-Сан: английский моряк где-то в японском порту выходит на берег; красивая, молодая японка, любовь, вино, разлука; чудесное дитя, которое через 10 лет спрашивает маму, где отец. История сама по себе банальная, но трогательная. Вообще-то на Руси всегда пели баллады. И каторжные, и лагерные: «Бродяга к Байкалу подходит…», или «Ванинский порт…». Пели баллады из времен кавказских войн - нескончаемый «Хаз Булат удалой…». Эти баллады были про свою, знакомую жизнь. Но чужие, странные песни почему-то тоже прижились. Их поют и до сих пор.
Из репродукторов по всей Москве раздавался голос Клавдии Ивановны Шульженко, которую все очень полюбили за «Синий платочек». Так же, как стихи Симонова «Жди меня, и я вернусь...», эта песня стала не только символом женской верности, но и залогом победы в войне. Теперь Шульженко пела про сизокрылую голубку из далекого города Гаваны. Тогда ещё никто и не подозревал о том, что через некоторое время нас с Кубой будет связывать нечто большее, чем песня о голубке, и все наши люди много узнают про эту страну, а вожди Кубинской Революции - Фидель Кастро и Че Гевара - станут любимыми героями советской молодежи. Шульженко пела про капитана бригантины Родриго и ещё песню про креолку, у которой « глаза, как иголки». Я тогда сразу вспоминал Пепиту.
В гостинице проживало очень мало людей. Иностранцев я не видел. Для простых советских граждан гостиница была очень дорогая. Селились только редкие командировочные. На одном с нами этаже жила семья: очень симпатичная женщина и её сын. Я забыл, как его звали, кажется, Павлик. Он был мне ровесник, может быть, на год постарше. Поскольку он тоже скучал в одиночестве, мы с ним много времени проводили вместе: играли в шахматы, обсуждали футбол, слушали репортажи Вадима Сенявского. Сидели, затаив дыхание, у нашего приемника. Это были не репортажи, а прямо театр. У меня до сих пор стоит в ушах его энергичный голос: - «Удар, еще удар! Го-о-л!»
После успешного выступления в Англии в Москве было особенно популярно московское «Динамо». Нашими героями были игроки Хомич, Сергей и Леонид Соловьевы, Карцев и др. С тех пор я стал болеть за «Динамо». Правда, все мои знакомые по двору на Ордынке болели за ЦДКА. У них были свои кумиры: Бобров, Никоноров, Демин, Гринин.
Мама сказала, что мой новый друг это сын известного учёного, кажется, биохимика Бородина, который находится в командировке в Англии. Павлик и его мама приехали откуда-то из глубинки и ждут виз для поездки к отцу.
Однажды очень поздно вечером, почти ночью, к нам постучались в дверь. Отец встал с кровати и открыл. Я спал в другой комнате и не видел, с кем говорил отец, и не слышал, о чём шла речь, так как говорили очень тихо. Потом отец и мама оделись и вышли.
Утром мама выглядела очень взволнованной и расстроенной. Она почему-то шепотом, хотя в комнате, кроме нас, никого не было, заговорила о том, что ночью у Бородиных в номере произвели обыск. К нам приходили товарищи из «органов» (она очень уважительно так и сказала: из «органов») и предложили участвовать в обыске свидетелями, точнее, понятыми. Я слушал её в изумлении.
«Они, конечно, ни в чём не виноваты, но Бородин оказался предателем Родины. Он попросил убежища в Англии, стал "невозвращенцем", сказала мама. «А они-то причём, их бросили. Оставили без денег. Их жалеть надо, а не обыскивать!», - ответил я. «Это всё правильно, но «органы» думают по-другому. Жили все вместе, все мысли друг друга хорошо знали, а жена не сигнализировала о гнилом нутре Бородина. Родственники всегда немного виноваты»,- объяснила мама. «Товарищ Сталин сказал, что дети за отцов не отвечают»,- это я слышал где-то по радио. «Так то про детей, а про жен товарищ Сталин ничего не говорил, - ответила мама - и, вообще, может быть, и никто не виноват, «органы» разберутся»,- продолжала почти шёпотом мама.
Когда мы с мамой выходили из гостиницы, в вестибюле стояли 3 человека в штатской одежде. Рядом находились вещи: чемоданы, сумка. Около вещей ходил Павлик, мамы его не было видно. Павлик, как ни в чем не бывало, улыбнулся мне и помахал рукой. Я подошел к нему и поздоровался за руку. Этим я хотел сказать, что я ему сочувствую и верю, что он не виноват. Мама схватила меня и втолкнула в дверь-вертушку. Чего она так испугалась, я тогда не понял.
Через несколько дней я услышал, как отец сказал маме, что, наверно, Бородиных сослали. Я ещё тогда не очень хорошо представлял себе смысл этого слова, но мне стало не по себе. Павлик был таким же обыкновенным мальчиком, как и я, а вовсе не врагом! Чтобы это понять, достаточно просто общаться с человеком некоторое время. Это так просто! Враг не может быть настолько хитрым и умным, чтобы так притворяться. А если враги всё же такие умные, намного умнее нас, то возникает вопрос, почему многие умные люди стали врагами. Над этим тоже стоит подумать!
В Москве во всю шла подготовка к празднованию 800-летия города. На стенах домов крепились огромные панно, на которых изображались русские богатыри в шлемах, кольчуге, с мечами. Самым главным воином оказался Юрий Долгорукий. Древнерусские воины смотрели с витрин магазинов, с плакатов, расклеенных на дверях домов и рекламных тумбах. На площадях построены деревянные ларьки и палатки в стиле древней русской архитектуры: рубленые, резные, пахнущие свежим деревом. Мне так понравились стилизованные базары, что все эти плотницкие и столярные изыски вспоминаю до сих пор. В ларьках продавали сувениры: резные фигурки, предметы народных промыслов из дерева и глины, а так же - книжки. Продавали пряники, баранки, рыбу, всякие сладости. Всё очень вкусное и красивое, диковинное, для послевоенного голодного времени.
По радио шли передачи про Юрия Долгорукого и его время. Напротив здания Моссовета был поставлен гранитный камень. На этом месте со временем должны были воздвигнуть памятник князю-основателю. Мы с мамой ходили смотреть камень. Я недоумевал, почему сразу не поставили памятник, ведь знали же, что в 1947 году наступит юбилей, можно было заранее подготовиться.
После празднования 800 лет Москвы по всему городу ещё долго вперемешку с портретами Ленина и Сталина, Маркса и Энгельса висели портреты Юрия Долгорукого, а за одно и портреты Александра Невского и Дмитрия Донского.