В оккупации. Часть 2
Хочу разобраться в своих детских оценках отношения населения к бомбёжкам, к налётам нашей авиации на свои города, оказавшиеся на оккупированной территории. Ведь, чего скрывать, в большинстве бомбометание было площадным, с больших высот, особенно в 42-м году. И большинство погибших – это мирное население, прятавшееся в примитивных убежищах или отсиживающее налёты в погребах, в собственных домах.
Фаталисты. Считали, что бомбы предназначаются немцам, своих не тронут. Но бомбы не различали своих и чужих. Никто не подсчитывал погибших в каждой бомбёжке, но о заваленных в подвалах и обрушившихся домах знакомых и их родственников, узнавали ежедневно.
Немцев погибало в бомбёжках мало, да они это и не афишировали. Они приспособились: выезжали на ночь за город. На объектах, требующих охраны, соорудили бункера с многослойными накатами из брёвен и земли – там и пересиживали налёты.
Не исключаю, что немцы увозили своих погибших в морги при госпиталях сразу же после налёта, пока население ещё ничего не могло увидеть. И слухи о погибших немцах появлялись только тогда, когда вместе с ними гибли гражданские. Такие случаи были редки.
В понимании населения вся тяжесть бомбёжек, весь кровавый ужас налётов был направлен на них, мирных граждан. Как наказание, как возмездие за то, что они оказались в оккупации, что при отступлении им было отказано в выезде, что их выгоняли из отходящих поездов, что у них хватило сил самостоятельно уехать только до ближних (некоторым – дальних) деревень.
За что?! За что на них с неба падают бомбы, за что их уничтожают?! На эти вопросы ответов не было. И, сидя в погребах и щелях под накатом в две доски, жители проклинали и лётчиков сыплющих бомбы и их пославших. Молились и за своё спасение и за гибель тех, кто несёт смерть. Это я видел и слышал, это я понимал буквально.
Конечно, нельзя заподозрить этих молящихся пожилых женщин и старушек в симпатии к немцам, этих они проклинали с неменьшей силой. И, пожалуй, даже с большей страстью призывали на их головы все кары небесные. Но в молитвах за своё спасение не миловали и своих, несущих смерть.
Переживали за жизнь попавших в перекрестия лучей прожекторов только мы, дети. Я ничего ещё не мог оценивать, не мог понять друг или враг, сбрасывающий бомбы на город лётчик, но я уже попал под влияние более взрослой мелкоты, остающейся всегда патриотами.
Им, закончившим перед войной один-два-три класса, видавшим немецкие бомбёжки, холод и голод первого года оккупации, своё довоенное детство вспоминалось счастливым, а бомбёжки «сталинских соколов» были гарантией возврата того ушедшего времени.
Я был с ними заодно: радовался взрывам крупных бомб в районе вокзала, ВРЗ, шпагатки, центра, вместе со всеми переживал, когда бомба рвалась не там, где нам хотелось. Особенно мы молили, чтобы бомба попала на Бурцеву гору, откуда особенно рьяно лаяли зенитки. С замиранием сердца следили за попавшим в пучок лучей самолетом и шумно восторгались, когда сверкающий бомбардировщик выскальзывал из лучей прожекторов. Мы шумно опровергали любой слух о гибели наших лётчиков.
А утром самые нетерпеливые бежали осматривать места ночных бомбёжек. Там мы встречались со стайками таких же сорванцов, делились слухами и домыслами, а посему были в курсе происходящего в городе и слухах о далёком, зафронтовом советском мире.
