Вечером пароход подвалил к Ялтинскому молу. Парный извозчик с бубенчиками и плетеным верхом весело помчал меня в Ореанду. Миновали Ливадию с золотым вензелем на воротах. Навстречу пылили шумные кавалькады, верхами и в экипажах; дамы с проводниками. Налево зыблелась и синела морская даль.
Сослуживец отца, удельный чиновник Гардер, скромный, окончивший два факультета, и приветливая жена его помогли мне устроиться в Ореанде. Мне был отведен целый флигель с полной обстановкой: мебель и посуду принял я из Ливадии под расписку. Вещи выдал ливадийский чиновник Введенский, некогда писарь в одном из гвардейских полков; столоваться решил я у псаломщика дворцовой церкви. Генерал, управлявший Ореандой, недавно умер; супруга его, властная дама, телеграфировала государю о кончине мужа и без спросу похоронила его в парке на видном месте. Введенский советовал мне представиться энергичной генеральше; я, признаюсь, побоялся и только издали видел ее могучую фигуру в какой-то казачьей шапке.
Флигель мой стоял неподалеку от развалин дворца, сгоревшего в 1881 г. С отъездом Гардеров я остался один в Ореанде с приставленным ко мне слугой Тихоном.
Сладкий горячий воздух, звон цикад, вечные всплески прибоя, лавры, плющ, исполинский платан на площадке против развалин, тишина, одиночество и покой. Близ дворца расколовшаяся каменная плита с надписью "Моська", маленькие модели Азовского, Черного и Каспийского морей, вырезанные на мраморной площадке; во время дождя они наполнялись до краев. Высоко на горе белая греческая беседка с колоннадой. Отсюда смотрел я солнечный восход над морем. Ежедневно купался по два и по три раза. Вдоль тропинки, сбегавшей к морю, чернела крупная крымская ежевика, перед моей террасой цвели магнолии и созревал миндаль.
Тихон, парень из Орловской губернии, питал слабость к умным словечкам. "Что новенького, Тихон?" -- "Ночью, ваше благородие, накрыл татарина с барыней". -- "Где же ты их накрыл?" -- "В кустах, да жалко удрали. А то намедни здесь такая сознания вышла..." Следовал нецензурный рассказ о барынях с проводниками. Про одну даму Тихон выразился так: "любопытно бы знать, какого она поколения". Скоро я сам сделался очевидцем пикантной сцены. В Ореанду приехала маленькая блондинка с проводником-татарином, в гетрах и пиджаке. Пока татарин привязывал лошадей, дама скользнула к развалинам; пышная грудь ее волновалась. Проводник, подойдя, галантно предложил ей руку, громко сказав бессмысленную французскую фразу, вроде: бонжур, компрене. Дама, затрепетав, прижалась к статному кавалеру, и оба скрылись в кустах.
Псаломщик кормил меня очень плохо. Я уходил обедать в Ялту и возвращался заполночь, всегда на одном и том же извозчике. Жутко было мчаться по опустелым горным откосам в темноте; все слышнее ночной, зловещий какой-то, ропот вечного моря. Чувствуется его сырость. Вот и развалины. Я отдаю извозчику деньги и со стесненным сердцем спешу в свой флигель, слушая жуткие вздохи волн.
Свободное копирование
