В январе 1894 г. в Нижний назначен был новый полицеймейстер Сементовский-Курилло, в просторечии Курила. Это был молодой красавец восточного типа, двоюродный брат по матери моего приятеля Алфераки. Курила прежде служил в гвардейских кирасирах. У нас он ретиво принялся за дело. Торговцам из евреев тотчас приказано было полностью прописать на вывесках имена, отчества и фамилии. По ночам полицеймейстер, переодевшись жуликом, отправлялся в притоны, накрывал и ловил воров. "Ну уж и Курила, накурил он у нас делов", -- говорил один мастеровой другому. "Волгарь" и "Нижегородский листок" то и дело печатали энергичные приказы Курилы по полиции.
В институте кончал курс Евгений Парадизов, рослый, румяный юноша. Он ухаживал за одной актрисой и хотел попасть к ней на бенефис. Но пьеса оказывалась неудобной для учащихся, и Аллендорф не пустил влюбленного в театр. Парадизов придумал остроумный выход. Оделся в штатское, наклеил усы и явился в ложу. Но в конце второго действия один ус отпал, и Парадизов принужден был бежать. Это не скрылось от орлиного взора Курилы, и он подстерег беглеца в дверях. -- "Как ваша фамилия?" -- "Петров". -- "Как?" -- "Иванов". -- "Как?". -- Парадизов смутился и был арестован. Вероятно, Курила принял его за политического преступника, которые в те времена встречались реже белого ворона. Делу, однако, не дали ходу. Вступился Баранов, и виновный, отсидев несколько воскресений в карцере, благополучно окончил курс.
На масленице Курила явился в институт на музыкальный вечер. Высокий, с черными усами на длинном бледном лице, в ослепительных перчатках, он долго ходил с Гаврилой Гавриловичем по залу, с живостью объясняя что-то державшему палец на губе директору. Речь, без сомнения, шла о Парадизове.
Новый полицеймейстер году не пробыл в Нижнем. Выжил его Баранов, не любивший людей самостоятельных. С губернатором у Курилы доходило до крупных разговоров. "Бог меня спас, что я не дал в морду Баранову!" -- воскликнул однажды Курила в гостях у Алфераки. Его сменил князь Волконский, аристократ и богач, без жалованья служивший из любви к делу в полиции. Он тоже недолго был у нас. Для полицейского стажа Волконскому пришлось служить в Петербурге околоточным. Бывало, князь дежурит на перекрестке, а карета дожидается за углом.
С Парадизовым и будущими моими зятьями Богодуровым и Скворцовым в том же году окончил курс Хрисонопуло, черный плечистый грек. Он выступил через год в сборнике "Русские символисты", не помню под каким именем, знаю только, что известная пародия Владимира Соловьева "Над зеленым холмом" написана на его стихи. Студентом Хрисонопуло спился и быстро сгорел от спирта. Доктор сказал, что он умрет, как только выпьет какой-нибудь жидкости. Тогда Хрисонопуло потребовал огромный деревянный ковш пенистого холодного пива, выпил его, сладко вздохнул и умер.
Начав собирать книги, я постепенно освоился с лавочками нижегородских букинистов. Старейший из них, сгорбленный и дряхлый библиотаф Весницкий ютился на Ошарской улице близ Черного пруда. Среди нагроможденных горами книг, в холодном подвале, тлела железная печка, грязная кровать в углу покрыта рваным тулупом. Питался Весницкий чаем с булкой. Он торговал учебниками и этим жил, хорошие же и редкие книги прятал или заламывал несуразные цены. Если покупатель все-таки соглашался взять книгу, старик еще набавлял и начинал ругаться. Меня Весницкий полюбил, узнав о страсти моей к поэтам XVIII века. Когда я принес ему показать редкое издание Хераскова, он сказал: "Ну, сударь, за такие ваши качества я вам достану настоящего Державина, а может быть и Ломоносова". Весенним вечером, стоя со мной в дверях своего подвала, Весницкий шепотом, как страшную тайну, рассказал мне историю убийства императора Павла. Тогда я не поверил старику и счел рассказ за легенду. Помню одну подробность со слов Весницкого: часовой у императорской спальни заколот был стеклянным кинжалом.
Свободное копирование
