У меня стали иссякать деньги, которые тогда не отбирали у заключенных. Со мной в камере сидел еврей портной, который хотел уличить меня в неправде. Я просил его оставить меня в покое, <но> он не унимался. Я потребовал, чтобы он замолчал — иначе ему будет плохо. Он не успокоился. Я расправился с ним круто. Нас развели. После переговоров и голосования мне был объявлен бойкот через камеру старосты инженера Вайнтроба. Испугались, что за побои еврея расстреляют тех, кто не заступился за него. Я, конечно, ничего не боялся, хорошо понимая, что часовой никуда не донесет, ибо, как семеновец, он не мог быть против моей расправы. Через окошко часовой слышал весь спор. Но русские люди задрожали за свои шкуры. Тринадцать лет прошло с тех пор: я жив, а живы ли шкурники, объявившие мне бойкот?
Дней через десять после этого инцидента меня вывезли в больницу. Еврей портной был освобожден раньше меня, мог на меня пожаловаться, однако этого не сделал: правда была на моей стороне. Мою сторону в этом деле держал другой еврей-старик. При моем отправлении в больницу лица, объявившие мне бойкот, наперебой свидетельствовали мне свое почтение. Но я никому не сказал ни слова, никому не подал руки. Почему меня вывезли в больницу? У меня левая нога была поражена ишиасом. Он начался той ночью, когда я около Шлиссельбурга спал на голой, сырой земле, усилился на Гороховой от волнения и вскорости в крепости — от лежания на полу в течение месяца. Я еще на Гороховой дважды заявлял о своей болезни, и меня запомнили. Свидетельствовал в крепости нашу камеру тот же фельдшер, что и на Гороховой, в Чрезвычайной комиссии.
Припоминаю два факта из жизни в Дерябинской тюрьме. Там сидеть было свободно, по коридорам ходили невозбранно. По субботам духовенство, томившееся в тюрьме, даже служило всеношные бдения. С «воли» прислали всё необходимое, даже Святые запасные Дары. У нас были книги, облачения, кадило, ладан, свечи. Служили пред иконой святителя Николая, продырявленной пулями. Это матросы упражнялись в стрельбе, выявляя свою принадлежность к «святой Руси». О, Господи! Что видели мои старческие глаза! Во время одной службы при чтении Евангелия, с папироской в зубах, в фуражке подходит к служащему иерею комендант и говорит: «Закрывайте лавочку, расходитесь!» Все разошлись. Меня насильно увели, боясь последствий моего горячего характера. Другой факт. Меня выбрали в комиссию по передаче посылок (один арестованный украл посылку). Часовой не хотел меня пропустить, <т. к.> у меня не было установленного жетона. Я отвел его штык в сторону и прошел куда нужно. Часовой бросился за мной, но его уговорили.
Свободное копирование
