Самоходки в Карпатах - 11

К рассвету мы были на подступах к Сваляве. Весь полк выехал на дорогу. И тут узнаем, что противник, прослышав о нашем приближении, оставил свои недооборудованные позиции и драпанул в сторону Мукачева, выставив лишь заградительный отряд. Но отряд этот, конечно, не смог остановить наше продвижение вперед. Мои самоходчики сразу заметили его огневые точки. Я распорядился открыть по ним огонь из всех пяти самоходок. Это вселило форменную панику в отступавшие венгерские части. Они рассеялись, частично убежали в горы и скрылись там.

А дорога на Мукачево становилась все более оживленной: пехота, пушки на конной тяге, штабные и боевые машины заполняли ее с каждой минутой. Все двигались в одну сторону — на Мукачево. Обочиной, в обгон колонны, мчатся многочисленные «виллисы». Это проезжает начальство дивизий. Наши самоходки — в середине колонны. Десять метров проедем — остановка. Иногда кто-то крикнет: «Почему стали?! А ну вперед!» Но куда поспешишь, если передние машины продвигаются черепашьим шагом.

На одной из остановок слева от самоходки я увидел солидного военного в пенсне, с небольшими усиками, и сразу узнал его. Это был генерал армии командующий 4-м Украинским фронтом И.Е. Петров. Рядом с ним смугловатый Мехлис, похожий на окарикатуренного Геббельса. Они о чем-то разговаривали, причем говорил больше Мехлис, а Петров стоял и спокойно смотрел вперед. Потом они оба направились к «виллису». Сели. Юркая американская машина тронулась с места и, утопая по пузо в грязи, повезла командующего фронтом вперед, выяснить, отчего произошла заминка. Скоро колонна снова тронулась. Но опять ненадолго. Как потом мы узнали, противник, отступая, делал на дороге завалы, взрывал мосты. И нашим саперам приходилось расчищать и восстанавливать путь. Работали они рьяно, тем не менее вырваться из гор нам в этот день так и не удалось. Ночевали на той же дороге. И соблюдали такую тишину, что казалось, вокруг тебя ни души. Только слышно, как где-то вдалеке бухают пушки. Эхо выстрелов звонко перекатывалось в горах. Но с нашей стороны ни одного выстрела не последовало.

Итак, ночь прошла спокойно. Спать, правда, пришлось мало. Наши самоходчики не покидали своих боевых мест, а на них шибко не разоспишься. Пехотинцы, как всегда, коротали ночь по-разному. Кто на ногах, кто сошел с дороги, примостился у дерева и час-другой вздремнул.

Утро выдалось теплое, солнечное. Все проснулись задолго до того, как солнечные лучи коснулись желтеющих вершин Карпатских гор. Повсюду слышится говор, шум разогреваемых моторов. Какое-то время только он и напоминает о войне. И вдруг слышится выстрел вражеской пушки. Эхо повторяет его. Затем следуют второй, третий выстрелы. Они как бы напоминают: передышка кончилась, пора за дело браться, гнать, теснить врага. Ко мне подошел посыльный от Ольховенко: подполковник вызывает. Иду к нему вместе с Бирюковым: Емельянов с Тереховым опередили нас. Ольховенко вдруг раскричался на нас, почему мы так долго чикались. «Не забывайте, война еще не кончилась!» Мы виновато вытянулись и молчим. Израсходовав свой гнев, комполка перешел к делу. «Всем батареям, — сказал он, — сейчас же, не теряя ни минуты, двигаться на Мукачево. Направляющая батарея — Заботина, за ним следует Бирюков, а за ним — две остальные батареи».

Что ж, двигаться так двигаться. Заревели моторы самоходок. Оставив дорогу, забитую пехотой, повозками, санитарными машинами, выезжаем на обочину и, разбрасывая гусеницами грязь, мчимся вперед. Вскоре опять выезжаем на дорогу. Тут она свободна, ехать по ней — одно удовольствие. Я стою во весь рост, смотрю вперед. Рядом со мной весь экипаж самоходки. Лента дороги змейкой извивается между гор. Ни подъема, ни спуска. Оглянулся назад: вижу все три батареи. Все мчатся за нами. А впереди — большое село Чинойдиново. Широкая, прямая улица. И глазам не верится: она вся заполнена людьми. Мужчины, женщины, дети высыпали из своих домов, стоят на тротуарах. Смотрят на нас с любопытством, на многих лицах — улыбки. Приветствуют нас взмахами рук. Я еду на первой машине, Ивану Емцу сказал, чтобы он сбавил скорость. На приветствия отвечаем возгласами, улыбками. Вот от толпы отделилась девушка-подросток. Она стремительно бежит к нашей машине, в руках у нее букет цветов. Иван Емец, по-видимому, ее тоже заметил и еще сбавил скорость. Девушка поравнялась с нами, тянет руку, чтобы вручить нам букет. Миша Прокофьев ловко подхватил букет, мы все благодарно помахали девушке. А она застыла на месте и, сколько можно было видеть, все смотрела нам вслед. Приятно было сознавать, что люди встречают нас как освободителей.

Следующим за Чинойдиновом было Мукачево — большой промышленный город Закарпатья. Но с ходу въехать в него нам не удалось: мост через реку Латорицу был взорван. До города рукой подать, у самоходчиков — небывалый наступательный порыв, а тут стой и жди. Вскоре к берегу Латорицы подбежали командиры, среди них вижу и нашего Ольховенко, а рядом с ним — замполита Г. Полякова. Подошли пехотинцы. Они, цепляясь за арматуру моста, по его руинам перебираются на другой берег реки. Слышатся крики, шум, смех. Ольховенко с Поляковым заняты поисками брода, суетливо бегают по берегу. На глаза им попался заряжающий из батареи Бирюкова Ковалев Женя. Ольховенко заставил его лезть в воду, и тот, не раздеваясь, полез. Вода была ему почти по пояс. Осторожно ступая, он направился к противоположному берегу. Мы все не отрываясь смотрели на него. Николай Хвостишков пристал ко мне: «Разреши! Я сейчас первый форсирую. Подумаешь, какая глубина!» Но я побоялся, что он завязнет в реке. Мотор захлебнется, заглохнет, попробуй тогда вытащить машину. Не торопились подавать команду и Ольховенко с Поляковым. А время идет. Многие пехотинцы уже перебрались на ту сторону, и в городе слышится ружейная стрельба. Самоходчики нервничают. И тут вдруг на берегу появляется командир машины Л. Кармазин. Глаза шальные, лезут на лоб. «Что встали? — кричит вгорячах. — Почему не едем?» Все молчат, смущенно переглядываются.

— А, в душу мать! — выругался Кармазин. — Сейчас на том берегу буду!

Он мигом подогнал свою самоходку к берегу и с ходу спустился к воде. И вот машина медленно поползла по дну реки. Экипаж ее в боевом отделении, а командир внимательно смотрит вперед, одновременно отдавая приказания механику-водителю. А вода все глубже, она обступает самоходку, бурлит. Вот уже гусениц не видно, но самоходка уверенно движется к противоположному берегу. Ольховенко и Поляков, забыв о Ковалеве, переключились на машину Кармазина. Ждут, чем дело кончится. А Кармазин продолжает инструктировать водителя. И вот самоходка на том берегу. Раздаются возгласы: «Молодец, Лешка! Герой!» Фирс Бирюлин кричал громче всех.

Не дожидаясь распоряжения командира полка, все наши самоходчики завели моторы и двинулись вслед за Кармазиным. Я, как всегда, с экипажем первой самоходки. Механик-водитель Иван Емец сидел перед открытым люком. Он видел, как переправлялся через реку Кармазин, и старался следовать его примеру. Путь, казалось, был проложен, но когда наша самоходка оказалась в воде и с трудом начала передвигаться, я почувствовал себя далеко не геройски. Через нижний люк в машину потекла вода. Да и в передний люк, где сидел механик-водитель, она тоже захлестывала. Ну как мотор заглохнет! А тем временем машины и моей, и других батарей одна за другой погружаются в реку. У меня одно желание — поскорей на берег. Скорее, пока вода не залила все боевое отделение. А самоходка, как нарочно, еле тащится. Меня удивляет спокойствие экипажа. Прокофьев, Немтенков и Бондаренко стоят рядом со мной, и на их лицах — ни капли тревоги. Как будто мы уже переправились. Я вижу их улыбки, их торжество победы над рекой, но сам в этой победе еще не уверен. И лишь какие-то минуты спустя гусеницы касаются суши. Тут самоходка, словно обрадовавшись, делает резкий рывок, и мы на берегу. Я облегченно вздохнул. Теперь тревожусь за другие машины. А они так же, как и самоходка Прокофьева, кажется, не по дну идут, а плывут. Мне видно, как вода вливается в самоходку через передний люк, как брызжет в лица механиков-водителей. Да, водителям нашим не позавидуешь. Когда ездили по горам, по крутым подъемам и спускам, они ворчали: «Когда эти горы кончатся? Скорее бы на равнину». И вот вам равнина, но до нее еще надо добраться практически вплавь. И где было труднее — там или тут, сразу не скажешь.

А тем временем подъехали саперы и быстро принялись наводить мост. Скоро на улицах Мукачева зазвучала русская речь: в город вступили наш самоходный полк, пехота, артиллерийские части. А остатки венгерской армии в панике бежали. Кое-где, однако, слышалась ружейная стрельба, звучали разрывы мин, снарядов. У меня на глазах был сражен осколком снаряда наш пехотинец. А тем временем по городу плыл непривычный для нашего уха колокольный звон. Звонили все церкви, и я не сразу понял, что это жители Мукачева приветствуют нас, своих освободителей, одержавших победу над хортистами. Народ, как в большой праздник, вышел на улицы, окружил советских солдат. На лицах улыбки, радость. Приглашают зайти к ним в дом. В этих людях я увидел друзей и без всякой опаски пошел в дом к одному мужчине: он жил неподалеку. А колокольный звон ни на минуту не затихал.

В доме мужчины был уже накрыт стол, стояла бутылка красного вина, лежали кисти винограда и другие неизвестные мне фрукты. Мужчине очень хотелось, чтобы я посидел с ним, выпил его вина. И я, чтобы не обидеть хозяина, выпил стаканчик, закусил виноградом. Сидеть и закусывать было приятно, но я каждую минуту помнил: война еще не закончилась, город полностью пока не освобожден. Бой за его освобождение надо продолжать. И я, любезно поблагодарив хозяина за гостеприимство, пошел к своей батарее.

А кругом в домах слышалась русская речь: в гости был приглашен не я один.

Пришел я в батарею, а тут довольно любопытная новость: моим самоходчикам сдался в плен солдат венгерской армии. И все в недоумении: что с ним делать? Куда его деть? Решили ждать меня.

До Мукачева мне не доводилось видеть ни одного вражеского солдата. Пленный венгр был в непривычной для моего глаза военной форме. По-русски он не говорил, вид имел растерянный. Наверное, опасался, как бы самоходчики не причинили ему вреда. Но когда жестами я объяснил ему, что он теперь вне опасности, венгр повеселел, по лицу его скользнула улыбка. Внешне он был похож на румына. Темный цвет лица, черные, вьющиеся волосы, и я решил, что он румын и есть. Возможно, так оно и было: хортистская армия была многонациональной, наверняка в ней были и румыны. А Румыния к тому времени уже вышла из гитлеровской коалиции и воевала с Германией на нашей стороне. И этот солдат-хортист тоже решил не воевать против нас, против своих собратьев-румын и, выбрав момент, добровольно сдался нам в плен. Я хотел отыскать кого-нибудь из штаба полка, но попался мне парторг С. Кузнецов. Ему я и сдал пленного. Расставаясь со мной, пленный широко улыбнулся и пожал мне руку. А между тем в городе все чаше стали рваться снаряды, то там, то тут строчат вражеские автоматы. И мы, едва успев расслабиться, снова должны были подтянуться, сосредоточиться, усилить бдительность. Ведь огневые точки противника придется подавлять. Оглядываюсь, ищу глазами другие батареи. Но, кроме своих пяти самоходок, ничего не вижу. Пока ходил с пленным, Прокофьев на своей машине выдвинулся вперед и бьет по скоплению отступающих мадьяр. Слышу, бухают и другие экипажи. Вижу, противник отходит. Приказываю своей батарее сняться с огневых позиций и преследовать отступающего врага.

На окраине города — снова схватка с подразделением мадьяр. Один вражеский снаряд упал рядом с самоходкой Прокофьева, по борту дробью простучали осколки. Стоять во весь рост в боевом отделении и наблюдать за полем боя через борт самоходки довольно опасно: схватишь вражескую пулю или осколок. Но в прибор, а тем более в смотровую щель ничего не увидишь. И я, забыв об опасности, по грудь высунулся из машины и ищу глазами огневые точки противника, оцениваю обстановку, даю указания Прокофьеву. По радио (я пользовался им мало) отдал распоряжения Яковлеву и Данцигу. И доволен, что все идет так, как бы мне хотелось. Вероятно, я так и стоял бы, презирая опасность, если бы не вражеский снаряд, разорвавшийся так близко, что осколки осыпали правый борт машины. С головы у меня сдуло пилотку, а стоявший рядом заряжающий Бондаренко был убит наповал. Я с испугу присел. Прокофьев тем временем дал команду механику-водителю немедленно переехать на другое, менее опасное место. Машина спряталась за дом. Смотрим на бездыханное тело нашего товарища. Где-то его надо похоронить. Но где? Когда? Бой с остатками отступающей хортистской армии между тем стал утихать. Однако самоходки нашего полка все еще палят, теперь уже по подножию гор: туда сбежали рассеянные группы мадьяр.

Скоро нас вызвал к себе подполковник Ольховенко. Он все это время находился в батарее Терехова, а замполит майор Г. Поляков успел побывать во всех четырех батареях. Его присутствие успокаивало, поднимало у бойцов настроение. Порой он координировал действия батареи или отдельной самоходки. Держался он порой излишне храбро, без нужды рисковал своей жизнью. Его пытались предостеречь, но он неизменно отвечал:

— Я приехал воевать, а не наблюдать за ходом боя.

Увидев у подполковника всех своих товарищей, я заметил немалые перемены в их лицах. С них еще не сошла недавно пережитая тревога, но уже прорывалась и радость успеха. От всех пахло порохом, да так, что щекотало в носу.

Из всех комбатов я, пожалуй, выглядел наименее браво. Смерть заряжающего, стоявшего рядом со мной, прямо скажу, потрясла меня: ведь осколок, угодивший ему в голову, вполне мог достаться мне. Об этом я думал постоянно. Но товарищи, по счастью, не заметили этого. Ни один из них не спросил меня о самочувствии. Не сделал этого, впрочем, и я. Мы вообще ни словом не обмолвились о только что закончившейся боевой операции, словно давно уже к таким делам привыкли. Думаю, однако, что дело было в другом. Мы настолько были потрясены только что пережитым, что еще не могли ни о чем достаточно связно говорить. Лишь под конец встречи я как бы мимоходом сказал Ольховенко, что в самоходке Прокофьева убит заряжающий, нужна замена. Ольховенко промолчал. Мне показалось, что он не расслышал меня. И перед уходом еще раз напомнил ему о Бондаренко.

— Слышал, — ответил он. — Заряжающего пришлем!

Подводя итоги боевой операции по освобождению Мукачева, подполковник похвалил нас. Сказал, что все батареи действовали хорошо, слаженно. Разрушений в городе больших нет, противник отброшен. Главная задача теперь — следовать на Ужгород, уничтожая по пути очаги сопротивления противника.