...Перед Второй мировой войной закарпатская Украина переходила из рук в руки. Сперва там хозяевами были чехи, потом по воле Гитлера ее передали Венгрии.
Живут в Закарпатье в основном славяне. Они с нетерпением ждут Советскую армию: только она может освободить их от иноземных захватчиков. По мере приближения наших войск в Закарпатье развернулось партизанское движение против венгров. Командование нашего фронта, конечно, об этом знало. И приняло меры к тому, чтобы помочь единокровным братьям славянам поскорей изгнать захватчиков со своих исконных земель, освободить города Мукачево, Ужгород, Чоп, Берегово. Однако сделать это было не так просто. Кроме оборонительной линии «Арпад», Советской армии предстояло столкнуться с естественными препятствиями — труднопроходимыми горами и перевалами. Каждый перевал в Карпатах — естественная защита венгров. А перевалов этих множество — Дукельский, Русский, Верецкий, Ужокский, Яблоницкий... Проходы между хребтами узкие, с обилием крутых скатов. Склоны гор покрыты лесом.
В середине октября наш 875-й самоходный полк прибыл на место своего назначения. Впереди — единственная дорога на Ужгород. Она змейкой вьется между утесами и скалами. Других путей на город нет. Стало быть, идти нам только этой дорогой. Под интенсивным огнем противника, не имея ни малейшей возможности сманеврировать, отойти в сторону.
Сложность предстоящего сражения понимали все, от командира машины до командира полка. Но в каком бою нет сложностей! В каком бою противник не грозится уничтожить тебя! И предстоящие трудности не расхолодили самоходчиков, наоборот, влили в них больше энергии, воли к победе.
Дорога на Ужгород до отказа забита войсками. Движется по ней артиллерия, пехота, связь. А теперь вот и наши самоходки. Во всех прежних маршах моя батарея всегда была замыкающей. На этот раз Ольховенко приказал мне выдвинуть свою батарею вперед, быть направляющим не только для нашего полка, но и для всей этой массы войск. За мной, за моей батареей, двинулась пехота, я со своими пятью самоходками как бы прикрывал ее. Такая роль, конечно, льстила мне, но она же налагала на меня и большую ответственность. Мне первому придется встретиться с врагом, а, судя по данным разведки, он здесь весьма силен и готов отразить наш натиск.
Как всегда, я в самоходке Миши Прокофьева. В такой ответственный момент его машина направляющая. За ним Коля Хвостишков. Едем не спеша, не отрываемся от пехоты. День солнечный, видимость хорошая. Противник пока молчит. Молчат и наши пушки. Только где-то справа слышится грохот артиллерийской канонады. Но это далеко. Там бой ведет, по-видимому, колонна наподобие нашей: она приближается к противнику другим ущельем. Судя по грохоту, бой у них завязался тяжелый. Вот-вот и мы встретим вражеский огонь. Наша колонна растянулась более чем на километр. И идут, и идут, не соблюдая интервала. Что будет, если завяжется бой. Нашей столь разнородной и плотной колонне не развернуться... И тут вдруг с визгом пронесся первый вражеский снаряд. Послышался грохот разрыва. Привстаю, оглядываюсь. В колонне паника. Перепуганные лошади шарахаются в сторону, ездовые с трудом сдерживают их. Задвигались и пушки. Никак готовятся к ответному удару? Я не сразу определил, откуда стрельнули, где противник. На какое-то время батарею остановил. Остановилась и вся колонна. Суетливо забегали и мои командиры машин. Жора Данциг успел узнать о жертвах от разорвавшегося снаряда. Сбивчиво доложил:
— Погибла девушка-санитарка. И, говорят, майор-пехотинец. Надо же! И откуда принесло этот снаряд?
Спустя несколько минут колонна опять двинулась. И двинулась с большей скоростью. Скорее хотелось уйти за сопку, где вражеской артиллерии труднее будет нас достать. К счастью, противник больше ни одного снаряда по нашей колонне не выпустил. И мои самоходки, гремя гусеницами, неторопливо, но уверенно пошли вперед. Я стою в боевом отделении. Мне хорошо видна дорога на Ужокский перевал. Оглянусь назад, проверю, все ли самоходки в колонне, не отстал ли кто, и снова все внимание вперед. После неожиданной тревоги прошло более часа. В глубь Карпат продвинулись довольно далеко. И, кажется, вот-вот взберемся на перевал, где и должен быть противник. И вдруг преграда: мост через пропасть взорван. Видны лишь его остатки. Вместе с Мишей Прокофьевым бегу к кромке обрыва. Осматриваем местность. Рядом с нами появился и замполит Поляков. Увидев взорванный мост, засуетился, занервничал. Начал материться. И было отчего. Путь вперед отрезан. Задуманная и разработанная операция рушится на глазах. Вперед нельзя и назад не развернуться. Мы в ловушке.
Скоро у кромки пропасти собрались все командиры машин моей батареи. Прибежали выяснить причину остановки и механики-водители. С ходу начали искать выход из создавшегося положения. И нашли его. Нашли, однако, не командиры, не замполит Поляков. Нашел механик-водитель Иван Емец. Дорога пролегала вдоль обрыва. Обрыв — почти отвесная стена высотой не менее 50 метров. Мне и в голову не пришло, что по этому скату можно как-то спуститься, чтобы там, внизу, по небольшой долине, продолжить путь в глубь гор. А Иван Емец посмотрел, с минуту подумал и говорит:
— Что ж, вот здесь и спустимся.
Я возразил:
— Смотри! По такой крутизне можно спуститься и кубарем!
— Кубарем? — Иван рассмеялся. — Бог не выдаст, свинья не съест.
Иван Емец еще в Крыму слыл лихим механиком-водителем, смело штурмовал Крымские горы. Об этом рассказывали его друзья. Но я не мог себе представить, как он спустится по этой крутизне. Нет, нет! Тут нельзя и пытаться. Емец уже разворачивает свою самоходку и приближается к обрыву. Я подбегаю к машине и приказываю всему экипажу немедленно покинуть свои места. Все послушно выскакивают. Иван Емец в одиночку, как бы крадучись, подъезжает к кромке обрыва. На какое-то мгновение самоходка зависает над пропастью, потом плавно шлепается на землю. Слышу, кто-то из пехотинцев кричит мне:
— Что делаешь? Хоть бы человека пожалел! Разобьется — костей не соберешь!
А самоходка, послушная механику-водителю, тихо стала спускаться по склону. Вслед за ней, с шумом обгоняя друг друга, катятся по круче камни. Пехотинцы, как и мы, не отрывают глаз от самоходки, не верят, что она спустится благополучно, наверняка перевернется, превратится в лом. И вдруг самоходка поехала юзом. «Ванюша, Емец!» — кричу ему, хотя знаю, что он меня не слышит. Сердце в груди сжимается в комок. Майор Поляков волнуется не меньше меня, то и дело хватается за голову. А самоходка между тем приближается к цели. В самом низу Емец круто повернул машину и в отверстие люка крикнул: «За мной! Не бойтесь!»
По его примеру одна за другой начали спускаться и другие машины. И скоро весь наш полк, а за ним пехотинцы и другие воинские части преодолели преграду и снова выбрались на дорогу. Упорно сокращаем расстояние, отделяющее нас от противника. Но с наступлением темноты продвигаться вперед не решились. Пришлось остановиться. Ночь в горах — это пытка. Дорога узкая: с одной стороны — скала, с другой — пропасть. А темень такая, что хоть глаз коли. Да еще кругом бухают пушки. Строчат автоматы, то и дело взмывают осветительные ракеты. Я в ту ночь и глаз не сомкнул. Однако мои бойцы после столь изнурительного марша безмятежно спали в самоходках.
Свободное копирование
