Ночь прошла спокойно. Все хорошо выспались, отдохнули и встали раньше обычного. Сегодня нам хотелось пройти больше, хотя и предстояло преодолеть крутой перевал. Еще котловина долины оставалась в тени, когда, торопливо позавтракав и снарядившись, мы тронулись к перевалу. Он оказался коротким отрогом гор между реками Уптаром и Хасыном, неподалеку от их слияния. Его можно было свободно обойти по долинам притоков с более пологим уклоном, что позднее и сделали изыскатели-дорожники. Но Макар Медов, который еще в июле вел наши партии, сам шел этим путем впервые и, выполняя задание — провести геологов от Нагаева до реки Малтан как можно прямее и короче, — спрямил дорогу. Сейчас мы повторяли его путь.
Перевал оказался довольно высоким, с крутым подъемом. Позади осталась залесенная чаша котловины. По другую сторону водораздела прижималась к нему долина речки, сливающейся чуть, ниже с рекой Хасын. Позднее эта речка была названа Палаткой. Верховья Хасына уходили круто на северо-восток и терялись там в грядах гор, подернутых синеватой дымкой.
В нескольких десятках километров от нас на северо-западе возвышалась расчлененная горная цепь — Уптар. На голубоватых ее вершинах просматривались белые пятна снега; С высоты птичьего полета освещенные полуденным солнцем бескрайние просторы представляли поистине чарующее зрелище. Оно окрыляло и невольно пробуждало чувство гордости за человека, пришедшего сюда исследовать эту дикую природу. И вместе с тем необъятность и пустынность рождали чувство затерянности в этом огромном таежном мире.
Кругом на сотни километров полное безлюдье. Как ни всматривались мы в ближайшие участки долин, нигде, даже с помощью восьмикратного бинокля, не могли обнаружить ни юрты или чума, ни дыма костра, ни вьющейся тропки.
Спуск оказался еще более крутым, и, хотя мы старались избежать крутизны, продвигаясь по диагонали, лошадям приходилось трудно.
Нашим временным пристанищем стала небольшая, покрытая низкой травой и опавшей хвоей терраса, окруженная толстыми высокорослыми редкими лиственницами. На этом участке реки Дзевановским и были найдены образцы черных сланцев с отпечатками растений.
Погода была ясной и не грозила переменой. Решили до вечера осмотреть ближайшие окрестности и взять несколько проб из наносов реки. И вот у кромки подмытого берега, у самого уреза воды, я усмотрел небольшие выступы коренных пород, выделяющихся своей темной, почти черной окраской. Это и были углистые аргиллиты, гальку и обломки которых мы до сих пор тщательно искали. Отбивая от выступов все новые и новые глыбы и тщательно рассматривая их под лупой, мы наконец увидели в некоторых из них растительные остатки, подобные найденным ранее Дзевановским. Это была уже какая-то, хотя и далеко не полная, удача. К сожалению, поблизости не нашли больше ни одного обнажения коренных пород. А найденное обнажение чуть выступало из воды, поэтому обнаружить прослойки угля, если они и существовали, без бурения было невозможно.
Тем временем солнце опустилось за горы, и в наступившей вечерней прохладе мы возвратились к палаткам. Стан был уже построен, почти обжит и выглядел уютно. Ярко горел костер, и около него парил кипящий чайник. На притухшей печи стояли сдвинутые к краю кастрюли, и Мария Яковлевна допекала на сковороде лепешки. Немного в стороне от костра был сооружен стол из вьючных ящиков. На расстеленном брезенте лежали вьючные мешки и седла вместо стульев.
На этот раз мы долго сидели у большого костра, несколько возбужденные удачным переходом, который завершил первый этап нашей поездки. Незаметно надвигалась ночь. Видимый вокруг нас мир постепенно сужался, пока не замкнулся в довольно тесный круг освещенной костром поляны. За его пределами все поглотила таинственная темнота с настороженной тишиной. Улавливался слабый шорох, удар упавшей шишки или ветки. К осеннему аромату ночного леса примешивалась своеобразная душистая свежесть, идущая от реки, и такой знакомый, чуть горьковатый запах дымка.
Стало заметно прохладнее. Все придвинулись плотнее к меркнувшему пламени, расшевелили костер, и он снова ярко вспыхнул. Как часто заменяет он нам, геологам, тепло солнца. Как по-домашнему уютно, тепло и спокойно возле огня после длительного и трудного рабочего дня. Хороши вечерние часы у костра, когда течет неторопливая беседа. А сколько спето песен и прочитано стихов под аккомпанемент стреляющих головешек!
Утро выдалось ясное, чистое. На небе ни единого облачка. Тишина. Все вокруг как будто продолжало дремать. Неподвижно зависшая пелена тумана над поймой реки скрывала пасущихся там лошадей. Лишь слева от нас на северо-западе высветлились солнцем вершинки далекого леса и горы.
Но было уже довольно прохладно. Без телогрейки или куртки пробирала дрожь, хотя ни на прибрежных отмелях, ни на траве следов заморозка еще не было. Стояла благодатная, но обманчивая пора не то уже ушедшего лета, не то долгой ранней осени.
После торопливого завтрака мы с Дзевановским и женой уходим на поиски. Мария Яковлевна успешно освоила нехитрые обязанности коллектора. Идем по отмелям русла, по косам, островкам, переходим речку и направляемся к обрывистым стенкам высокой террасы на правом берегу. Всматриваемся, разбиваем геологическими молотками гальку, валуны, обломки из осыпи с гор и из обрыва террасы. Вначале изредка встречалась галька черных сланцев, но каменного угля и даже углистых аргиллитов не было. Берем и промываем пробы на золото с кос и из обрывов террасы, но ни золотинок, ни других крупинок тяжелых минералов или металлов…
Пройдены вверх по долине реки Палатки уже 10–12 километров, а результаты исследований отрицательные. Глазомерная съемка (карту нужно было изготовлять самим), «вытаптывание» кос и берегов, тщательное изучение гальки, опробование, зарисовки, фотографирование и другие процессы поисковых работ отнимали много времени. Возвращались ближе к вечеру. Шли уже медленнее, неся за. плечами довольно увесистый груз образцов горных пород.
В ожидании нас рабочие сидели у чуть тлеющего костра. Торопливо сняв с плеч тяжелые рюкзаки, полевые сумки и другое снаряжение, умылись и принялись за ужин. Рыбу поймать не удалось, и суп ели из сушеных овощей и мясных консервов.
Немного отдохнув, принялись приводить в порядок все собранные образцы. При свете яркого костра я вычертил наш маршрут, нанес условные геологические знаки, отметил места взятия и номера образцов проб. Первый трудовой день был закончен.
Ночь была холодной, с первыми заморозками, у берега образовались узкие кромки льда — забереги. Лужицы на косе покрылись прозрачным хрупким ледком. Как-то звонче журчала на быстринах река.
На следующее утро мы направились вверх по реке Хасыну, но результаты поисков и здесь оказались отрицательными. Единственный интерес представляли обнаруженные довольно мощные кварцевые и кварц-кальцитовые жилы в правой террасе реки Палатки, недалеко от слияния ее с Хасыном. Из этих жил позднее добывался чистый молочный кварц и кальцит.
Этот вечер был молчаливым. Всех несколько омрачала неудача с поисками. Ночью стало еще холоднее и заморозки крепче. Утром долго не таяли кромки льда у берегов. Явственнее проступали признаки осени. Леса и кустарники начали заметно желтеть, трава жухнуть. Острее почувствовалась пустынность природы. Совсем исчезли птицы, зверьки. Мы не видели и не слышали ни одной пролетающей в вечернем или утреннем небе стаи уток, гусей или лебедей. Очевидно, перелет их к югу уже закончился.
Мы старались подбадривать друг друга как могли. Острили, шутили. И все же отсутствие успехов огорчало.
Нужно было продолжить поиски еще ниже по долине, чтобы в случае окончательной неудачи быть уверенным хотя бы в том, что нами сделано все возможное для отыскания месторождения каменного угля в близлежащих окрестностях.
Но было также очевидно, что пора возвращаться в бухту Нагаева. Теми методами, которыми мы обследовали участки, продолжать поиски было нецелесообразно. Нужны фундаментальные поисково-разведочные работы с большим объемом расчисток, канав, траншей и бурения. Пугало и скорое наступление дождливой погоды. Да и продовольствия оставалось маловато. Ни дичью, ни рыбой мы ни разу не могли его пополнить.
Я все чаще подумывал: что, если возвращаться в бухту Нагаева не прежним путем, а спуститься вниз по реке, продолжив осмотр долин и склонов? Эта река вероятнее всего приток Армани, впадающей в Охотское море почти против острова Недоразумения. Мы видели ее устье, когда совершали поездку на этот остров. От выхода из бухты до ее устья нет больших рек, поэтому уклониться далеко мы не можем. Ну, пусть на день-два будет дольше, чем шли сюда. Зато пойдем по новым местам, а это очень заманчиво. По пути продолжим поиски, хоть и менее детальные. Может быть, там и обнаружим выходы угленосной толщи. Кроме того, в устье Армани довольно часто приходит катер Культбазы за рыбой и икрой к рыбакам поселка Армань. С попутным катером мы можем перевезти свой груз и сами перебраться в бухту Нагаева, конюхи же легко перегонят лошадей без вьюков. Постепенно решение крепло, и я объявил, что на следующее утро отправляемся в обратный путь.
А утром произошла непредвиденная задержка. Среди спокойно пасущихся лошадей одна лежала на земле мертвой. От истощения она погибнуть не могла — травы, еще зеленой, на обширной пойменной террасе было довольно много. Лошади были привезены из Западной Сибири, и они, подобно якутским лошадям, постепенно привыкали к местному подножному корму. За эти дни мы дважды подкармливали их остатками овса. Вода была рядом. Никаких следов зверя на земле и на песке не обнаружили, повреждений на туловище тоже. Да и остальные паслись спокойно неподалеку, видно было, что никто их не разгонял, не пугал.
Мы были ошеломлены и очень обеспокоены этим происшествием. А вдруг лошадь погибла от сибирской язвы? Значит, такая же участь ждет остальных. Да и люди не застрахованы от этой страшной болезни.
Так и не выяснив причины смерти лошади, тревожные и огорченные, мы отправились в обратный путь.
День, как и предыдущие, был тихим и ясным. Воздух особенно прозрачен, как это бывает в пору золотой осени. Далеко в Поволжье, где я родился, провел детство и юность, в такую пору в воздухе плывут нити паутины, резные листья кленов ярко отливают красными и желтыми красками. Я любил время бабьего лета не меньше весны. Природа словно давала отсрочку промозглой предзимней слякоти. И эта яркая, празднично-нарядная пора была особенно дорога от горестного сознания, что она очень коротка и быстротечна, как быстротечны последние дни удачно сложившегося отпуска или минуты расставания с дорогим человеком…
Мы ехали поймой вниз по реке, мимо крутого левого склона долины, вдоль которого позднее была проложена трасса, обходящая крутой перевал. Затем поднялись на подступившую к реке высокую террасу и продолжали продвигаться по ее кромке.
Темно-гнедой с белой звездочкой на лбу, высокий и статный конь по кличке Сокол широко и легко шагал длинными ногами, время от времени осторожно поводя ушами. Сокол за лето привык ко мне. Слушался малейшего движения поводьев и прикосновения ног к бокам. С готовностью откликался на зов или свист и, смотря преданно и вопрошающе, тянулся к протянутой руке, шевеля трепетными ноздрями. При остановке стоял рядом или шагал следом с закинутыми на шею поводьями.
Глазомерную съемку маршрута я поручил Дзевановскому, а сам тщательно осматривал в бинокль окрестности. Вскоре долина расширилась, русло реки скрылось за залесенными островами и пойменной террасой. Я с досадой отметил, что никаких выходов на поверхность горных пород издали видно не будет.
Поднялось и начало пригревать солнце. Неожиданно в синеве неба я увидел высоко и плавно парящего беркута. В пронизывающих лучах солнца крылья птицы становились золотисто-коричневыми. Его внезапное появление на фоне пустынного неба было столь неожиданным и так поразило меня, что я остановил лошадь и некоторое время следил за его парением. Широко распахнутые крылья его были почти неподвижны и лишь слегка кренились при поворотах внутрь плавного круга. Он то взмывал ввысь, подхваченный восходящим потоком воздуха, то опускался к вершинам деревьев, высматривая на полянах добычу. Полет был необычайно красивым, легким, и потому, как в детстве, невольно возникала зависть: «А почему мы не умеем летать? Как легко и быстро можно было бы сейчас облететь все окрестности, высмотреть все обнажения горных пород, опуститься где нужно, обследовать и спокойно вернуться в бухту Нагаева».
По аналогии возникли мысли о фотосъемке с высоты. Я давно уже мечтал об использовании для этой цели небольших воздушных шаров. На них можно было бы поднимать на определенную высоту уравновешенный и направленный строго по вертикали один или несколько фотоаппаратов с часовым механизмом. Этот способ отлично мог служить для уточнения и детализации глазомерной съемки, особенно если на земле оставить заметные с высоты знаки: палатку или квадраты брезента на промеренных лентой расстояниях. Это позволило бы потом определить масштаб. На фотографии были бы отражены изгибы рек, ручьев, впадающих в них, холмы, склоны долин, выходы на поверхность горных пород и многие другие детали, которые невозможно отразить при помощи одной глазомерной съемки. А нам так необходима была детальная карта. Однако даже такая примитивная аэрофотосъемка в то время оставалась неосуществимой мечтой.
…Дробный топот копыт догонявшего каравана вернул меня к действительности. Надо было спешить. Пока еще стояли погожие дни, необходимо было добраться до побережья Охотского моря как можно скорее.
С присущим геологам, географам, изыскателям дорог обостренным вниманием я продолжал наблюдать за малейшими изменениями местности. Сквозь прогалину между деревьями я сначала машинально зарегистрировал резкое изменение противоположного обрывистого берега. Всмотревшись, обратил внимание на его полосчатую окраску, а через бинокль уже отчетливо увидел, что относительно светлая рыжеватая стена обрыва пересекается параллельными черно-серыми полосами. Было ясно, что это обнажение слоистой толщи, сложенной либо осадочными, либо вулканическими породами. Но если это осадочные отложения, то черные слои могут быть и каменноугольными…
Как у охотника, внезапно увидевшего долгожданную дичь, у меня на миг замерло, а потом часто-часто забилось сердце в предчувствии удачи. Я оглянулся. Наш караван быстро приближался. Сделав знак Дзевановскому, чтобы следовал за мной, я спустился в пойму, пересек реку и, поторапливая Сокола, подъехал к обрыву. Сомнений больше не оставалось. Обрыв слагался осадочной угленосной толщей. Черные, матовые и глянцево-блестящие полосы были пластами угля. Это подтверждали и обломки в осыпях у подножия обрыва. Спрыгнув с коня и торопливо разбив молотком несколько крупных камней, я положил куски в карман. Затем перешел по мелкому узкому протоку на расположенный чуть ниже по течению остров. Место было удобным — ровная плотная полянка, рядом хорошее пастбище для лошадей с питательной травой — пыреем. Я подал знак подъехавшим товарищам, чтобы располагались здесь на стоянку.
Все недоуменно смотрели на меня, ожидая объяснения причины неожиданной остановки. Я осторожно вынул из кармана куски угля и торжественно сказал:
— Обнаружена угленосная толща!
С нескрываемым интересом товарищи стали рассматривать, передавая друг другу, куски каменного угля, ради которого мы отправились сюда. Все оживленно переговаривались, счастливо улыбались. Радость была не меньше, чем у золотоискателей при виде первых найденных золотин.
Теперь до вечера надо было успеть расчистить пласты угля и все слои вмещающих пород, потом замерить, зарисовать обнажение, отобрать образцы, собрать ископаемую флору и все задокументировать. Одним словом, дел было много.
К. обрыву пошли втроем — я, Мария Яковлевна и Дзевановский. Протяженность обрывистого берега с обнаженной толщей достигала примерно двух-трех десятков метров. Выше по реке он был сплошь покрыт осыпью и местами задернован. Ниже по течению угленосная толща неожиданно обрывалась в результате тектонического смещения. Вверху обрыв заканчивался на высоте примерно пятнадцати метров, переходя в более пологий склон горы, покрытый осыпью камней, сильно задернованный и местами поросший густым стлаником.
Вначале мы лазили по крутому обрыву торопливо, забыв об опасности, охваченные нетерпеливым желанием быстрее составить общее впечатление и дать месторождению предварительную оценку. Пласты угля по большей части матово-черные, плотные и, очевидно, многозольные, мощностью в несколько десятков сантиметров, в отдельных местах достигали почти метровой толщины. Внутри пластов встречались тонкие, до 8— 10 сантиметров, линзы и гнезда легкого, очень блестящего черного угля, похожего на твердую смолу или черное стекло.
Когда несколько спал первый порыв, мы перешли к планомерному исследованию. Стали производить замеры, зарисовки, последовательное описание слоев пород, слагающих этот обрывистый берег. Порой подобраться к нужному участку с обнаженными слоями было очень трудно из-за крутизны или текучих осыпей щебенки. Приходилось молотком или кайлом выбивать ямки — ступеньки, поддерживать и тащить друг друга. Бывало, что кто-то из нас срывался и скатывался вниз вместе с осыпью, но снова упорно карабкался вверх, стремясь не отстать от других. Ноги у всех были в ушибах, руки в ссадинах и порезах, но в азарте мы не замечали ни боли, ни усталости, ни времени. Между тем проходил час за часом. Солнце склонялось к горизонту — дни были уже по-осеннему короткими. Дважды приходили из лагеря звать нас обедать, но мы не могли оторваться.
Только когда солнце скрылось за лесистыми горами и в долине сразу потемнело, мы нехотя и вместе с тем с радостным чувством облегчения разогнули спины. Ломило поясницу, ныли руки, ноги подкашивались. Постояв несколько минут и полюбовавшись закатом, занимавшим чуть не треть неба, и высветленной гладью широкой реки, мы медленно спустились с обрыва и побрели к стоянке. Хорошо, что она была совсем рядом.
Здесь нас ждала полная идиллия. Горел костер, среди расставленных мисок возвышалась горка свежеиспеченных лепешек, распространялся аппетитный запах от макаронного супа. Это были старания дежурного «повара» старшего рабочего дяди Вани, который отличался умением вкусно готовить.
Он прибыл к нам с группой зейских старателей, быстро завоевал авторитет у молодых рабочих, и они уважительно стали называть его дядей Ваней. Был он среднего роста, кряжист, с крупными руками, крепкими кривоватыми ногами. Движения его хотя и были неторопливы, иногда неуклюжи, но делал он все ловко и основательно. Выглядел он старше своих сорока трех лет, на вид был суровым и молчаливым. У него было открытое русское лицо, слегка приплюснутый нос и крупный рот, обрамленный русой бородкой и короткими усами. Старшим среди рабочих он стал благодаря безотказной исполнительности и сообразительности. Эти качества плюс многолетний опыт и позволили Горанскому рекомендовать мне в Хасынскую экспедицию дядю Ваню.
Свободное копирование
