О душевных муках
Эта история и разговор о детских душевных муках, поисках истины и товарном налоге.
Когда в 1953 году умер Сталин - многие плакали. Я спросил свою маму:
- Что съели вождя?
- Олег, уймись, не говори глупости и не ходи сегодня в школу от греха подальше - сказала мама. Мы были похожи на заговорщиков.
Я действительно не понимал, почему в доме не говорят о моих дедушках и бабушках. И об этом не говорили и в домах моих друзей. Что-то здесь было не так. Когда просил рассказать, где мои родственники получал ответ:
- Отстань сейчас не до тебя,- это еще больше укрепляло сомнения и желания докопаться до истины. Я перерыл в доме все бумаги и ничего не нашел, что проливало бы свет на моего деда со стороны отца и со стороны мамы о прадеде и прабабушке.
Я понял, что родители умышлено нам об этом не говорят и значит, есть серьезные для этого причины и перестал их допытывать. Понял - придет время, сами все расскажут. Я уже тогда в седьмом классе задавал себе и родителям вопрос, на который не получал внятного ответа.
- Почему наша страна самая свободная и лучшая в мире,- как об этом постоянно слышали от учителей, по радио, из газетных сообщений, а вокруг боятся говорить то, что думают и нет душевной искренности? Почему по дворам ходили какие-то тети и дяди от власти и пересчитывали наших курочек, поросят, кроликов, не говоря уже о корове и телочке? Почему все молчали и хмуро смотрели на происходящее? Меня это очень возмущало и я говорил маме:
- Гоните палками этих захребетников,- они, что траву косят, воду на гору таскают?- нам и самим не хватает вдоволь ни яичек, ни молока, ни мяса. Мы же ничего не продаем, своими руками все делаем, а они пришли и грабят нас среди бела дня, заставляя сдавать «товарный налог»: молоко, яйца, мясо, шкуры и шкурки. Мать вздыхала и говорила:
- Вот с государством рассчитаемся, а тогда уже себе, что останется. Я уходил к своим друзьям, у которых в домах было то же самое.
Особенно нас возмутил случай с Мажириновыми, которых собирались судить и оштрафовать за пять соток земли, которые они раскорчевали в овраге недалеко от дома под картофель и о дополнительных сотках куда-то не сообщили. А кто-то «настучал» на них и государство вознамерилось наказать семью, у которой было девять детей, чтобы другим неповадно было использовать бросовую землю по назначению?!
Я не понимал, что происходит и допытывался у матери:
– А причем здесь - государство?
- А государство притом, - говорила мама, что разрешает нам скотину держать, траву косить и картошку сажать, а за это мы должны натуральный налог платить, т.е. рассчитаться продуктами, поэтому они и ходят по дворам и считают кур, поросят и другую живность. Честно говоря, для меня это объяснение было крайне неубедительно. Я своими детскими глазами на чиновников стал смотреть не как на авторитетных представителей от народа, как нам внушали в школе, а как на грабителей и воровскую власть, у которых нет ничего святого. Они построили свой штаб на церковной земле рядом с пантеоном. В построенном здании разместился Райком КПСС, Райисполком и Райком ВЛКСМ, рядом обустроили большую площадь с трибуной, напротив братской могилы, для организации митингов и веселых шествий.
Какой это будет жуткий сатанинский шабаш, дала свое определение моя бабушка. - Боже прости и помилуй нас, говорила она, крестясь в передний угол. Я не понимал и объяснений мамы, почему и зачем глумятся и издеваются над всеми селянами, они же соль земли русской и их труд необычайно важен и необычайно труден. Это постоянная грязь, тяжелый смрад от навоза и трудового пота и забота о своем хозяйстве в течение всех суток. Туманно, но из пояснений мамы я понял, что наши крестьяне не вписываются в теорию марксизма - ленинизма, поэтому их всех скопом записали в потенциальных капиталистов - собственников, со всеми вытекающими из этого последствиями.
- А кто же мы? - спрашивал я.
- Мы рабочий класс.
- Так почему почти весь рабочий класс занимается и крестьянским трудом? - не унимался я.
- Да потому что денег, которые мы зарабатываем недостаточно на прожитие. Я продолжал допытываться, но многие вопросы оставались без ответов.
- Мы же огород сажаем фактически на бывшей свалке и там же траву рвем, а сено косим по холмам между пеньками, куда колхоз и близко не подойдет со своей техникой. Так за что же мы платим? Получается, что государство - это большой помещик, который грабит тех, кто пытается что-то делать своими руками? Так давайте уедем во Владивосток, там тоже есть железная дорога, много заводов и не будем держать ни какой живности. На что мама мне говорила:
- Вас уже трое и без коровы семью не прокормить. Да и страшно, столько хороших людей пропало. Олежек, Христом Богом прошу, нигде и никому о наших спорах и разговорах не говори. Пропадем.
Как много у меня было вопросов и как зол был на то, что видел. Улица на глазах сиротела, из школы в фазанку «вышибли» большинство моих друзей: братьев Фатеевых Виктора, Федора и Владимира, Минкина Виктора, которые успели пройти по шесть классов, а Мажирина-«Помидора» - «ушли» в седьмом классе. Я и сам порывался бросить школу. Но ребята, особенно Федор Фатеев, говорили, чтобы выбросил эти мысли из головы:
- У тебя голова на месте и получается хорошо учиться. Вот и учись за всех нас, и бросай курить.
- Что ты, Федор, я во втором классе сразу бросил и пить и курить. Завязал. Мы смеялись, и жизнь налаживалась. Федор брал гармонь, растягивал меха и мы дурачились, распевая частушки, и пели про Степку Разина. Но так, как ее душевно пел наш сосед Тахтаров вместе со своей женой у нас не получалось. Его жена, Нюра, была на две головы выше его, у них было четыре прелестных дочки. Две старшие, Надя и Нина и две младшие Люда и Люба - двойняшки и украшение улицы. Несмотря на тяжелые времена, почти все семьи на нашей улице были многодетными и очень красивыми. По праздникам у нас в нашем доме любили собираться друзья – вагонники: Скиданы, Тахтаровы, Семенюки, Николайчуки, которые приносили свои фирменные блюда: вареники, пельмени, голубцы, зажаристых карасей в сметане. И как водится, хорошо выпивали и под гармонь танцевали и пели протяжные и грустные песни. У Тахтарова, когда он пел лицо от натуги становилось красным, а голос звонким его, наверное, и в Китае было слышно. Душа праздника просила...
