Мечты о прошлом - 38

О СВОЕЙ ЖИВОПИСИ

Моя первая персональная выставка живописи прошла в Музее при жизни Савицкого, когда он в 1978 году сделал первую и самую большую закупку моих работ. Игорь Витальевич хотел купить все мои работы, на 5 тысяч рублей. По тем временам это были огромные деньги (стоимость автомобиля.) Но его отговорили «старые» художники, которые тоже нуждались в закупках, а у Музея был не только лимит на закупки, но и множество долгов за уже приобретённые работы. Все же часть моих работ Савицкий тогда приобрёл.

Я тогда писал работы стандартного размера, на грунтованном фабричном картоне, примерно 50 на 70 см. Все месяцы летних каникул в институте, пока был на раскопках в Эликкале, – после дообеденных раскопок, с трёх часов пополудни и до вечера, писал пейзажи и виды крепостей. А дома и ночью, при электрическом свете, писал натюрморты и дописывал пейзажи. Утром, когда рассветало, успевал написать ещё один-два этюда. Такой бешеный темп работы я выдерживал всё лето.

В Москве, когда я был там с Савицким, на меня произвела огромное впечатление выставка немецких экспрессионистов. Я понял: это только по репродукциям кажется, что у них небрежная живопись. На самом деле это были очень утончённые, изощрённые работы. Я говорю о картинах Пехштейна, Шмидт-Ротлуффа, Кирхнера и других. После них я писал в схожем стиле: мост через Кыз-Кеткен, с ржавыми трубами, лежащими на берегу, парк и виды старого театра, старые двухэтажные дома в Нукусе, а в морозную зиму писал солнце, просвечивающее сквозь тёмные пасмурные облака... Мрачноватая была живопись. Часть этих работ в экспозиции Музея, и, сотрудницы музея говорили, что эти работы понравились знаменитому узбекскому художнику Джавлону Умарбекову.

Потом начался период работы темперой. На картоне я писал множество лиц, но скорее ликов, с натуры или по зарисовкам и наброскам. В тот период мне был близок по стилю Фернан Леже. В этих работах я добивался совмещения достоинств живописи и графики, но в некоторых портретах сквозила явная и излишняя «графичная» лаконичность.

Потом начался период абстрактных работ, потом период натюрмортов.

Затем были три последовательных «джампыкских» этапа, когда я около месяца писал пейзажи у древнего городища Джампык. В первый свой джампыкский период случилась печальная история, которую я никак не могу забыть. Мне надо было остаться до конца археологической экспедиции на пейзажах у Джампыка, но меня отправили от музея на сбор хлопка. Все свои работы я оставил в комнатке дома лесника. А когда приехал, то не досчитался около 20 работ из 60. Как оказалось, начальница археологической экспедиции стащила работу «Вид с закатом», а часть других я нашёл в соседней экспедиции, но геологов.

В Музей тогда из Ташкента приехала маститый искусствовед Римма Еремян и В. Ванякин – для урегулирования склок между сотрудниками по поводу увольнений и распределения должностей. Она читала лекции, показывала слайды с работами современных ташкентских художников и рассказывала о них. Начальница экспедиции пожаловалась ей на моё требование вернуть работы и заявила, что Жолдасов – бездарный художник. Если я бездарный, зачем она украла мою работу?! Римма Еремян и успокаивала меня, и осаживала, советуя останавливаться и обдумывать то, что я пишу.

Говорила, что слишком много висит моих работ в Музее и на выставках, что меня захваливают и что это – «удушение младенца подушкой».

Еремян глубоко предана искусству. Она судит об искусстве как широко эрудированный профессионал, но при недостатке деликатности слишком яростно непримирима к тем, кого называет посредственностями, бездарностями, будучи глубоко уверена в собственной непогрешимости и в верности своих оценок. Все ей оценки основаны на бешеном темпераменте, всячески обуздываемым железной уздой воли.

Вся её жизнь посвящена искусству, а потому внутреннее оправдание свой критики она находит в выполнении своей священной миссии: чистить авгиевы конюшни современного искусства, с фанатичной решимостью вырывая беспощадной дланью «сорняки», разросшиеся в саду живописи Узбекистана. Как миссионер, которому, в его пророческом предназначении, Всевышним дано право искоренять ересь и инакомыслие, как «Савонарола» – «инквизитор» современного искусства. Видимо, поэтому она даже в произведениях Пикассо выискивает черты религиозной одержимости и подчёркивает её.

Слушая её и вглядываясь в слайды, которая она показывала, я думал, что в поисках формы некоторым художникам кажется, что искусство проявляется в искусной импровизации, в божественной лёгкости выражения, в непринуждённости и свободной игре с натурой и красками. И я раньше пытался импровизировать, в расчёте на «гениальность» случайных находок. Но не понимал простой истины, что искусство проявляется, прежде всего, через пристальное изучении натуры и в основательной ремесленной подготовке, как у Модильяни, Ван Гога, Мунка, у которых очень тщательно выполненные работы лишь кажутся импровизацией. Потому мне больше по душе художники, которые изучают мир, нежели те, которые по-своему интерпретируют его.

И важно не количество исполненных работ, а их качество. К примеру, каждая работа Леонардо - как филигранно отшлифованный алмаз – над которой он годами работал, перевозя с собой из города в город, порой оставляя некоторые из них незаконченными.

Некоторые из художников выражают не своё отношение к миру, а иллюстрируют свои, и даже не свои идеи, что бывает иногда достаточно громко как в звуках барабана, но громко, потому что пусто.

Еремян, скорее всего, права в критике художников, но, наверное, следует их понять, а потому простить. Они вынуждены искать заработок, чтобы обеспечить семьи, детей, и надо благодарным быть художникам хотя бы за то, что они находят в себе силы для Искусства после «халтурной» работы для заработка.

Жаль, конечно, что возвращаясь к творческому поиску после плакатной «халтуры» или угождая вкусам салонов, некоторые художники невольно впадают в броские формы, в которых каждый хочет выделиться и обратить на себя внимание рынка, потому что упорный и безвестный труд не принесут выгоды. Этот труд требует самопожертвования и, что ещё больнее, вольно или невольно требует нести в жертву Искусству нужды родных и близких людей.

И, всё же, и тем не менее, Художник должен работать только на себя и для себя, не взирая на рынок, семью и суету вокруг себя. В идеале между природой и творением художника не должно стоять ничто. Примером тому Ван Гог, Мастер, которые дошёл до пределов совершенства простоты в живописи. А простота в искусстве труднее даётся, чем вычурность. Мудрить – просто, как ни парадоксально это звучит. Поэтому некоторые художники и не изучают глубоко природу, мир, пейзаж, человека, а торопливо импровизируют на тему натуры, и потому картина мира в их произведениях выглядит фантастической или брутальной. Они видят не мир и природу, а смотрят на них сквозь туманно литературно-поэтические философствования. В работах этих художников много эгоцентризма, к которому примешано чувство элитарности, гордое ощущение себя творцом нового мироздания, ощущение исключительности права на своё видение, каждый раз (вроде бы) самое верное, ни на кого не похожее.

Вполне понятно стремление занять своё место, отвоевать его, быть непохожим, выделиться и не затеряться среди сотен других художников. Однако все это, мне кажется, приводит к тому, что получается зачастую прямо противоположное, когда художник пытается найти компромисс между вкусами покупателей и своим стремлением к самоутверждению в творчестве. Наверное, отчасти здесь повинно подражание сюрреалистам, экспрессионистам, постимпрессионистам и даже советским «натуралистам» 40-х и 50-х годов.

И я, грешен, был увлечён «коллекционированием» стилей в своих работах. Мне бы сразу, ещё в институте, начать серьёзно и тщательно, беспрерывно работать. Сколько времени потрачено на ненужные мне дела!