Первое время после 8 марта душевное состояние Костомарова было ужасно; его, конечно, возбуждал всякий намек на это событие, но еще более выводило из себя выражение сочувствия со стороны людей, которых он не уважал, и доходившие до него из известных сфер толки: "Да Николай Иванович совсем не такой человек, каким мы его себе воображали". Лица, которые в то время особенно часто посещал" его, напр. В. М. Белозерский, Хорошевский (последний проводил у него целые вечера и, чтобы развлечь Н. И., читал что-нибудь из классиков), передавали, что Н. И. поминутно говорил: "За меня вся сволочь, а против -- все порядочные люди и настоящая молодежь". Понемногу все стало забываться, и на обычных журфиксах Костомарова начали осенью появляться многие из тех, которые 8 марта были против него. Сближению помогла и реакция, наступившая после майских пожаров, закрытие журналов, аресты. Под тяжелым впечатлением от поворота в реакционную сторону Костомаров публиковал тогда своего "Кремуция Корда"; написан он был давно, чуть ли не в Петропавловской крепости. Летом 1862 г. я был в Вологде, там стали затруднять мой возврат в Петербург; я дал знать в Петербург, и дело кончилось благополучно. По приезде в Петербург я узнал, что в числе лиц, хлопотавших за меня, был и Костомаров, потому пошел поблагодарить его, и наши отношения возобновились. Через год одно личное обстоятельство развело нас навсегда; и тут главную роль играло то, что Н. И. иногда совершенно не владел собой.
На студенческий комитет ближайшим образом относилась ответственность за 8 марта; а так как он не был выборный, то большинство комитета, несмотря на живую оппозицию П. А. Гайдебурова, решило собрать сходку, чтобы дать по этому делу своего рода отчет и вместе с тем предложить устроить выборный комитет. В новый комитет с одной стороны не попал П. А. Гайдебуров, а с другой -- Е. Утин, который считал себя главным героем 8 марта, а между тем получил до смешного малое число голосов. Новый комитет вышел более однотонный в смысле расширения деятельности, до того времени исключительно направленной на чисто студенческие дела.
8 марта вызвало не только разнообразные толки в обществе, но и горячие нападки на студентов в печати. Последняя публицистическая статья Чернышевского "Научились ли?" была посвящена энергической и остроумной защите студентов. У него даже было нечто вроде третейского разбирательства с Эвальдом, открывшим поход против студентов статьей "Учиться или не учиться?" При этом прении со стороны Эвальда был В. Д. Скарятин; он после, кажется в конце 70-х гг., в "Московских ведомостях" в своих воспоминаниях наговорил замечательные глупости о Чернышевском, который якобы убеждал его стать на стороне революции. Чернышевский без смеха никогда не мог говорить о Скарятине.
Я считал необходимым с возможной подробностью рассказать о "думской истории", так как о ней только и известно, что был какой-то скандал, что студенты освистали и ошикали Костомарова, который после этого навсегда оставил кафедру. Почему Костомаров не вернулся к университетской деятельности, об этом в своем месте я уже говорил. Чтя в нем крупную научную величину, ему дали платное место в археографической комиссии; но возврат к кафедре для него навсегда был закрыт, настали другие веяния.
Заканчивая о Костомарове, не могу оставить без оговорки те строки, которые уделяет его лекциям В. И. Модестов в своих воспоминаниях о В. Г. Васильевском ("Журнал министерства народного просвещения", No 1 1902 г.). Он говорит: "Приходили на лекции Костомарова главным образом для того, чтобы тут встретиться со знакомыми, обменяться общественными новостями, политическими слухами", и далее: "Хотя никакой ясной политической тенденции в лекциях Костомарова даже и тогда, когда он читал о северных "народоправствах", не было, они как-то сами собой получили общественно-политический характер". Эти слова явно в противоречии между собою: с одной стороны, собирались, чтобы обменяться новостями, с другой -- лекции получили общественно-политическое значение. Но сам же В. И. Модестов замечает: "Лекции посещались не потому, что мы особенно (надо бы прибавить -- ранее) интересовались русскою историей, а потому, что после Устрялова и Касторского они казались протестом против казенной истории... Костомаров читал историю русского народа, а не государства". В том-то и великая заслуга Костомарова, что он первый пробудил не только в студентах, но и в обществе живейший интерес к русской истории. Не говоря об Устрялове, тогда даже Соловьевым никто не интересовался и не читал его (на толкучке сочинения Соловьева продавались по пониженной цене; да и теперь, хотя его история выдержала повторные издания, кто ее читает? Просто ставят на полках, и только разве некоторые для справок заглядывают в нее). Я уже говорил, что многие в оно время не считали Костомарова настоящим ученым; отголосок этих мнений слышится и в теперешних словах В. И. Модестова.
Свободное копирование
