автори

1427
 

записи

194041
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Longin_Panteleev » Сборы и отъезд в университет - 1

Сборы и отъезд в университет - 1

20.07.1858
Вологда, Вологодская, Россия

XIV. Сборы и отъезд в университет

 Пока я был в первых классах гимназии, у меня была только одна мечта -- как бы поскорее добраться до пятого класса и выйти в юнкера. С раннего детства я слыхал от матушки категорический завет отца, чтобы я "не носил пера за ухом", а непременно шел по его дороге, то есть по военной. Матушка умела хорошо рассказывать и, уж бог знает на основании каких источников, очень часто, особенно в длинные зимние вечера, рисовала мне увлекательные картины кадетской жизни. Не столько, вероятно, в исполнение завета отца, а скорее чтобы облегчить мне карьеру, она в свое время подала куда следует прошение о принятии меня в какой-то сиротский корпус. Долго не было никакого ответа; только с чем-то через год затребовали какие-то бумаги; и опять никакого ответа; казалось, что из этих хлопот ничего не выйдет. Вот тогда-то, при деятельном содействии стариков Одинцовых, я и был занесен в кандидаты на счет дворянства в пансион при гимназии. Когда это состоялось, пришла опять бумага из Петербурга, из которой видно было, что я мог быть принят в корпус, только требовался еще какой-то документ. Но раз я был пристроен, матушке, несмотря на все соблазны военной карьеры, не захотелось расставаться со мной; а что касается до моей будущности, то имелось в виду, что я примерно из пятого класса могу поступить в юнкера; вот почему впоследствии, перейдя в четвертый класс, я и заявил, что не желаю учиться латинскому языку, который тогда был необязателен (см. "Русское богатство", 1901 г., No 6, "Воспоминания о гимназии 50-х годов"). Но в пятом классе оказалось неожиданное препятствие -- стипендиаты не могли по собственному желанию покидать гимназии, так как со стипендиею связывалось обязательство сколько-то лет отслужить в губернии, если получавший ее не шел в высшие учебные заведения. Это препятствие не только расстраивало все мои планы, но и прямо шло вразрез с моим настроением. Была Крымская кампания; все, даже дети, пылали воинственным жаром, а я особенно. Еще в четвертом классе я перечитал почти всего Михайловского-Данилевского, усердно изучал какой-то курс артиллерии капитана Силича и ходил с ним к собору, где валялась старая чугунная пушка без ушков, по преданию казненная Иваном Грозным. Правда, был еще выход, но у меня по молодости лет не хватило на него ни смелости, ни догадливости. В один прекрасный день, помнится, четверо из пансионеров, отпущенных домой на воскресенье, скрылись; ни у родных, ни у знакомых их не оказалось. Однако через несколько дней беглецы были разысканы в нескольких десятках верст от Вологды; оказалось, что они бежали, чтобы поступить в армию. В числе их был и стипендиат С. Посудили-порядили начальство и родители и отпустили молодых людей согласно: их желанию. Между тем скоро и война кончилась.

Пятый и шестой классы я проходил, совсем не задавая себе вопроса, куда направлюсь по окончании гимназии. Но вот явился новый директор, А. В. Латышев, он обратил на меня внимание и стал поощрять во мне мысль об университете; по времени и некоторые из товарищей юристов тоже стали подумывать об университете. Но где достать средства не только для прохождения курса, но даже чтобы отправиться в Петербург? Была у меня тетка, жившая в монастыре и считавшаяся богатой (это богатство, как потом оказалось, не превышало пяти тысяч рублей серебром). Едва она заслышала о моих планах, как начала горячо протестовать. Хотя ни у меня, ни у матушки и в помышлении не было просить помощи у тетки, она, однако, видимо опасалась, как бы я не сел ей на шею; потому стала настойчиво доказывать, что мне всего лучше поступить на службу в Вологде.

 "Не хуже его Николенька (один из ее племянников), а служит в канцелярии губернатора и получает десять рублей в месяц; и Лонгин может года через два, три получить место помощника столоначальника, а будет стараться да угождать начальству, то и до столоначальника доберется" (венец желаний всякого тогдашнего канцеляриста!).

 А. В. Латышеву удалось заинтересовать во мне губернского предводителя дворянства, и было положительно обещано, что я получу стипендию от дворянства по триста рублей в год. Но в 1858 г., когда я кончил курс, Вологду посетил император Александр II; на прием его дворянство истратило все наличные средства, и моя стипендия не состоялась. А. В. Латышев нашел, однако, возможность из каких-то гимназических сумм выдать мне и еще одному бедняку товарищу по сто рублей и, кроме того, обещал письма в Петербург. Но явилась и другая неожиданная поддержка.

 В седьмом классе я был в дружеских отношениях с одним приходящим гимназистом, на два курса моложе меня; его отец, председатель одной из палат, незадолго перед тем был переведен из Петербурга. Мой приятель много рассказывал о Петербурге, но его рассказы главным образом вращались около театра, Невского проспекта, Пассажа.

 Первые четыре класса он прошел в Петербурге, -- помнится, во второй гимназии. Здесь он попал в такой кружок гимназистов, что на четырнадцатом году уже все изведал. По времени кружок почувствовал пресыщение от кутежей, карт и сомнительных красавиц; тогда кому-то пришла остроумная мысль заняться воровством в магазинах, не ради корысти, а для приятного препровождения времени; и так компания изловчилась в этом своеобразном спорте, что нагнала страх на магазинщиков; в невинных гимназистах и не подозревал никто своих врагов; полиция же просто была сбита с толку, так как украденные вещи нигде не появлялись, -- они все бросались в Неву.

 Его отец выписывал почти все тогдашние толстые журналы, но, кажется, мало читал; по крайней мере, я очень скоро получал их через сына. Из беллетристики я тогда особенно увлекался Щедриным (печатались "Губернские очерки"), из поэтов -- Беранже; большую часть переводов Курочкина и Ленского я знал наизусть. Но меня не менее сильно заинтересовали политическая литература и экономические статьи; мои фритредерские идеи, которые я упрямо исповедую до сего дня, идут еще от седьмого класса гимназии.

 Я часто бывал у моего приятеля; мать его очень полюбила меня, а к одной из сестер я скоро воспылал нежной страстью и пользовался взаимностью. Отца никогда не видал, он в семье держал себя очень своеобразно. По утрам все были обязаны поздороваться с ним, и на том кончались его отношения к семье; если обедал дома, то разговаривал только с самой младшей дочерью, девочкой лет восьми; из детей она одна могла во всякое время являться в его кабинет и оставаться там сколько угодно; с ней только одной он гулял. Так относился он последовательно ко всем детям, пока не подрастал им соперник; а затем как будто их не существовало. Вечером дома никогда не оставался, так как везде и всегда был желанным гостем и душой общества.

 Ф. С. <Политковский>, так звали отца моего приятеля, в половине лета 1858 г. должен был ехать в Петербург.

 В один прекрасный день его жена, совсем сюрпризом, говорит мне:

 -- Как вы знаете, Федор Семенович едет в Петербург, и он согласен взять вас с собой и довезти до Петербурга, даже сказал, что вы можете и остановиться у него, пока он будет в Петербурге.

 Я взял руку доброй женщины и горячо поцеловал ее; конечно, я ей был обязан этим. Я спросил, не надо ли мне представиться Ф. С. и поблагодарить его.

 -- Нет, Федор Семенович ничего этого не любит; он сказал, что едет такого-то числа, и если вы согласны принять его предложение, то чтоб явились в таком-то часу.

 Потом еще сын добавил:

 -- Когда поедешь с отцом, пожалуйста, ни о чем его не спрашивай; а при остановках пить чай и закусывать делай это как можно скорее, отец терпеть не может никаких задержек.

 Когда тетка узнала о моем окончательном решении отправиться в Петербург, то сделала еще последнюю попытку удержать меня.

  "Как он один поедет в Петербург, -- говорила она матушке, -- город большой, а Лонгин и ступить в нем не знает как; еще на кого натолкнется. Вот у Пронюшки (тоже ее племянник, за несколько лет перед тем уехавший в Педагогический институт) подушку украли, белье растащили, шесть рублей денег он потерял; а и всего-то на квартире простоял одну неделю".

 Это увещание, конечно, ни на меня, ни на матушку не подействовало.

 К назначенному сроку я явился к Ф. С. и сейчас же был приглашен к общему обеду. Ф. С. и тут себе не изменил, даже с женой не обмолвился ни одним словом; не умолкая, щебетала только его любимица Аня. Обед прошел на парах, и сейчас же был подан тарантас. Я распростился с матушкой, семьей Ф. С. уселся на свободное место внутри тарантаса, и мы тронулись.

 Тогда уже многие ездили из Вологды в Петербург почтовым трактом только до Валдая, а затем пересаживались на Николаевскую железную дорогу. Мы не ехали, а мчались; удивительно, что загнали только двух лошадей. Мой патрон, как только выехал за город, сейчас же захрапел и всю дорогу спал, а когда просыпался, то издавал лишь один звук: "Пошел!"

 Должно быть, непривычно быстрая езда сначала ошеломила меня, и я никак не мог остановиться ни на одной мысли. Только что вспомню матушку и ее последние слова: "Прощай, дорогой мой", как почему-то является Одинцов, сердящийся, что я у него подцепил туру; не успею вернуть ему ее, передо мною стоит она, в последний раз, при родителях, церемонно пожимающая мне руку, а у самой вот сейчас прыснут слезы; ни с того, ни с сего вспоминается какой-нибудь эпизод из пансионской жизни, -- точно калейдоскоп какой-то. Но вот понемногу подошла ночь, и я заснул тем крепким сном, каким спится лишь в юности. На другой день, как только проснулся, первое чувство, охватившее меня, было чувство одиночества; я сразу понял, что с прошлой жизнью уже все покончено; все лица, которые мне были дороги и близки, стали точно другими. Матушка, конечно, никогда не перестанет меня так же горячо любить, как любила до сих пор; но ведь ее нет подле меня, и когда-то я увижу ее доброе, все в глубоких морщинах лицо? А та, которая после матушки занимала первое место в моем сердце, а может быть, даже и совсем первое, вынесет ли неопределенные годы разлуки? В неизменности моих собственных чувств к ней я ни на одно мгновение не сомневался ни прежде, ни всего менее теперь. Но сохранит ли она меня в своем сердце? Ради чего? На этот вопрос я и сам не находил, что ответить. До сих пор я крепко держался за свое чувство к ней, страшился, что она может разлюбить меня, но реальный исход если иногда и представлялся мне, то в каком-то совсем неопределенном пространстве и времени. И прежде всего потому, что своего собственного будущего не только прежде, но и теперь я никак не мог себе представить. Самый Петербург во всех отношениях являлся чем-то без начала и конца; даже что такое университет, я никак не в силах был вообразить. Я знал фамилии многих профессоров, даже читал их статьи, некоторые из них произвели на меня сильное впечатление. Почему-то из всех возможных карьер мне всего обольстительнее представлялась карьера профессора, но ведь это ужасно трудно, потому что профессор, профессор это... человек совсем особенного рода.

08.06.2020 в 21:10


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама