Обратно мы с родителями ехали в поезде. Мне шёл уже пятый год, и отец в дороге учил меня играть в шахматы. Помню, как я радовался, что могу поставить линейный мат двумя ладьями. Тогда их, правда, называли «турА́ми».
Отец планировал на день-другой задержаться по пути в родном Ростове-на-Дону. С мамой в Москву или с папой в Ростов? Выбор был за мной, и я, не колеблясь, его сделал.
Пожилая, светловолосая женщина с усталым лицом, папина мама, была моей второй бабушкой. У неё было редкое имя – Слава. И она очень тяжело пережила военное лихолетье, пришлось скрываться и ютиться. А вот брат отца и его дядя погибли. Один был расстрелян, другой умерщвлён в газовом автомобиле: холокост.
Отец повёл меня по родному городу, рассказывал, где учился в гимназии, где брал уроки рисования, где встречался с приятелями, где была первая работа – расписывание театральных декораций. Но запомнилось мне одно. Почерневшие руины высокого кирпичного дома, от которого остались только стены. И где-то на уровне пятого или шестого этажа на стене белела чудом уцелевшая раковина умывальника. В какой-то мере это стало для меня символом войны, разрушающей саму жизнь. Ведь над этой белоснежной раковиной по утрам умывались погибшие в этом доме люди…
Замечу, что отца в родном городе, откуда он уехал 18-летним юношей учиться в Москву, помнят. Устраивают выставки. И местный музей с признательностью принял его художественные работы, награды, документы, книги, фотографии, которые я им передал…
Свободное копирование
