В Киеве бабушка познакомилась с моим дедом — Сергеем Павловичем (тогда Ароновичем) Шенбергом, который к этому времени закончил и Киевский университет, и Киевский политехнический институт, в котором уже и преподавал и занимался научной деятельностью. К тому же для института он организовал лабораторию гидравлики. Они очень быстро обвенчались — 9 января 1905 год (в день расстрела в Петербурге). Сергей Павлович для этого перешел из иудаизма в лютеранство.
Константин Иванович уже к этому времени побывав в Закавказье и Воронежской губернии к 1905 году получил разрешение на переезд в Киев, что, кажется, стало необходимым из-за болезни детей: у Константина Константиновича начинался костный туберкулез, у Софьи Константиновны — легочный.
Брат прадеда, Александр Иванович, как уже говорилось, генерал от медицины, был по тем временам человеком не менее передовым, чем Константин Иванович. В том, что после смерти жены он жил с горничной, ничего особенного не было, но в том, что генерал сочетался с ней церковным браком, видели тогда недопустимое вольнодумство. Однако детей от первого брака горничная, по-видимому, воспитывать не могла, и они жили у моего прадеда Константина Ивановича под неусыпным присмотром Любови Ивановны. Кажется, их тоже было четверо (в опубликованных письмах к Юлии Флоренской упоминается младший — четырехлетний Боря), другой брат — Михаил Александрович к 1905 году уже был студентом Петербургского Технологического института и принимал активное участие в студенческих беспорядках. Настолько активное, что от ареста ему пришлось скрываться — бежал он к своей двоюродной сестре, недавно высланной из Петербурга, то есть к моей бабушке в Киев. Между тем распоряжение об его аресте, вместе с подобными предписаниями о паре сотен других молодых людей из Тифлиса, пришло по месту его первоначального жительства, да еще и с пометками «срочно и неукоснительно». В одну и ту же ночь в Тифлисе прошло почти двести облав, не глядя на чины и звания родителей юных бунтовщиков. За Михаилом Александровичем, естественно, пришли к его отцу.
Александр Иванович, как и полагалось передовому русскому врачу, боролся с суевериями. Одна из его статей (она у меня есть) была посвящена механизму появления сновидений, объяснению того, что реальные жизненные события, несколько видоизменяясь, служат основой всего, что мы видим во сне, а никаких «вещих» снов в природе быть не может. Чтобы проиллюстрировать свои соображения, Александр Иванович описывает в статье свой сон, где его, спокойно спящего в квартире, внезапно будят среди ночи, он куда-то полураздетый идет, слышит грохот и видит себя лежащим головой к какой-то шайке с водой, ногами в коридоре и т. д. Потом объясняет, что перед тем был на стрельбищах в горах с их страшным грохотом, а шайка с водой явно навеяна работой в госпитале. Все, естественно, сходится.
Но когда пришли за его сыном, летом, субботней ночью, его разбудили грохотом и ударами прикладов в дверь черной лестницы, он проснулся и понял, что один в квартире — жена на даче, а прислугу он отпустил на воскресенье. Генерал пошел к кухне, откуда и раздавался грохот, спросил: — Кто там? Что вам нужно?
Услышал в ответ:
— Телеграмма открывайте.
Он был один в квартире, за дверью явно было много народу, — и ответил:
— Если телеграмма — принесите утром.
И тогда жандармы, совершенно ошалевшие от получасового стояния на черной лестнице, и уже не заботясь о том, к кому и куда они пришли (что неудивительно при такой массовости арестов), начали стрелять в дверь и застрелили Александра Ивановича. И он так и упал в коридоре головой к какой-то кухонной шайке с водой. Но моя мама, которая пока я был в тюрьме разбирала какие-то домашние архивы и материалы Министерства культуры, написала мне, что «жандармы убили Александра Ивановича не раньше осени 1907 года». Нашла и еще какие-то материалы, но я никогда ее не расспрашивал об этом.
История с убийством генерала была по тем временам настолько скандальной, что моя прабабка Любовь Ивановна, бывшая официальной опекуншей детей Александра Ивановича, получила от петербургского начальства какие-то повышенные пенсии для детей. То, что Александр Иванович сам предсказал и описал свою гибель, делало в те, очень склонные к мистицизму времена эту историю небывало популярной, много раз описанной, почти легендарной. Даже через двенадцать лет после событий об этой истории помнили, что было счастливым обстоятельством для Михаила Александровича, который вскоре совершенно забыл о своих антиправительственных идеях и, будучи человеком образованным и трудолюбивым, успешно продвигался по службе. Ко времени революции 1917 года он был главным инженером Мытищенских заводов — вторых по значению русских военных заводов после Путиловских. Как и все крупные инженеры, он в 1918 году попал в число заложников, но был отпущен (а не расстрелян), поскольку история гибели его отца все еще была памятна, и он, таким образом, успешно доказал свое участие в революционном движении.
В должности инспектора народных училищ Константин Иванович заставлял заводить в учебных заведениях мастерские, восстановил ковроткачество в некоторых районах Армении и Азербайджана, где навыки постепенно утрачивались. В Грузии, где было больше леса, устроил мебельные мастерские. Чтобы поддержать училища, покупал их продукцию по тройной цене из собственного жалования: для себя и для подарков родным. У меня до сих пор уцелели ковры (в нашей семье когда-то их было множество) и мамин ореховый платяной шкаф из этих мастерских.
Иногда Константин Иванович своеобразно использовал свое неясное положение. К нему из ссылки в Вологде приехал никому, кроме полиции, тогда неизвестный юный историк Павел Елисеевич Щеголев. Прадед, пользуясь хорошими отношениями с великим князем Константином Константиновичем (у него было поместье «Зеленый мыс» под Батумом), умудрился получить для молодого человека разрешение ознакомиться и опубликовать секретное дело Грибоедова о его участии в восстании декабристов, а потом и все дело декабристов. Это были документы, к которым не был допущен даже официальный историограф Российской империи В. И. Семевский, историк, кстати говоря, гораздо более опытный и знающий, чем юный Щеголев. Но именно Щеголев опубликовал с фурором оба дела. Издательство Суворина разработало для этого какую-то небывалую факсимильную печать. Эти очень редкие теперь книги букинисты то и дело пытаются выдавать за оригиналы рукописей. Щеголев стал очень известен. Но как сегодня объяснить это предпочтение, оказанное Великим князем?
