"Моя любовь на первом курсе" Наташа Давыдова, теперь Гутман (по мужу), ныне проживающая постоянно в Израиле, и две мои однокурсницы Рузанна Мартиросян и Нина Карпова. Фото сделано в январе 2016 года. Мы продолжаем встречаться и общаться.
Прежде, чем переходить к продолжению мемуаров, хочу сделать несколько маленьких добавок в ту часть, что посвящена моей институтской, студенческой поре.
Цена Истмата
В главе, посвященной преподавателям так называемых "общественных" дисциплин я забыл написать о замечательной женщине, которую вспоминаю и, пока жив, буду вспоминать с исключительной теплотой и уважением. Это Софья Николаевна Кучерская, она читала нам странный предмет, именуемый Исторический материализм или Истмат.
Решительно не помню, чем Истмат отличался от того же Диамата. По-моему, полная туфта, но надо было сдавать экзамен, а я, честно говоря, мало что в этом предмете понимал и на экзамене откровенно "плавал", то есть, отвечал нечетко, не конкретно, путался в формулировках, в общем, в лучшем случае с трудом дотягивал до четверки ("хорошо"). Однако добрейшая Софья Николаевна не стала толком меня слушать, лукаво улыбнулась и быстро поставила "отлично", то есть пятерку.
Она дружила с родителями многих из нас, а главное, была умной женщиной и прекрасно знала цену предмету, который преподавала. И, видимо, не желала, чтобы эта туфта портила диплом и настроение тем из нас, кого знала хорошо, да даже отлично, как умных, толковых и способных ребят и девчат. К черту лишнюю скромность!
Спасибо большое Софье Николаевне! Общение с ней было намного полезнее любых лекций.
Товарищ Хуэ
Еще хочу вспомнить период аспирантуры. Странный отрезок времени - три года, которые выделялись для написания кандидатской диссертации, но которые также справедливо называют "плохо оплачиваемым трехгодичным отпуском".
Плохо оплачиваемым, так как аспиранты в ГИТИСе получали стипендию в размере 80 с чем-то рублей. Точнее не помню, зато помню, что с этой стипендии, в отличие от студенческой, уже снимали налоги. Сумма маленькая, прожить на нее было невозможно или очень сложно, зато официально разрешалось подрабатывать, в связи с чем (хотя с другими, далеко идущими планами) я устроился монтировщиком декораций, рабочим сцены в театр Советской армии. Но об этом - в следующих главах.
Еще аспирантов использовали как оппонентов на защите дипломов. Правда, слово "оппонент" тут не совсем верное, так как нас просили не оппонировать, а всячески одобрять и поддерживать студентов-дипломников, особенно заочников.
Мне, например, поручили таким образом курировать вьетнамца, которого звали Фам Зуй Хуэ. Он выглядел как мой ровесник, хотя на самом деле был раза в два старше, но не кичился, не чванился, и мы были на ты. Естественно, я спросил его, как называть его по имени.
"Мое имя - Хуэ," - признался мой подопечный, и, лукаво улыбнувшись, добавил: "Но ты же так меня называть не будешь, так что зови просто Фам".
Мой друг Хуэ достаточно хорошо знал русский язык. Диплом его был посвящен каким-то проблемам вьетнамского театра, в которых я ровным счетом ничего не понимал, да и не вникал, а на защите всячески хвалил, правда, в весьма обтекаемых и неопределенных фразах.
Гамлет, Панфилов и я
К другим дипломникам тоже не придирался. Особенно к девочкам.
Была среди них одна... Но обойдемся без подробностей. Скажу только, что я пригласил ее в театр, на спектакль "Гамлет" в Ленкоме, в постановке Глеба Панфилова и с Олегом Янковским в главной роли.
Спектакль этот интересен тем, что мне оказали высокую честь, пригласив после его просмотра поучаствовать в его обсуждении и процедуре принятия Управлением культуры Московского горкома КПСС.
Про тот спектакль я тогда же написал у себя в дневнике, там, во вступлении, написал и про обсуждение, могу только повторить и чуть-чуть добавить.
Это было далеко не первое мое публичное выступление. К тому времени я не раз читал разные лекции студентам. Например, про английского драматурга второй половины ХХ века Эдварда Бонда, очень интересного и яркого художника, создавшего некий синтез театра Брехта, театра абсурда и своеобразного театра жестокости, в его пьесе Saved ("Спасенные"), например, толпа молодых людей немотивированно, просто так, ради забавы забивает камнями младенца в коляске...
Были еще какие-то лекции. Были Шекспировские чтения, на которых я делал большой доклад, причем, хотя предварительно написал его текст, во время выступления ни разу не заглянул в бумажку.
В общем, сам факт выступления и присутствия известных людей меня не смущал никаким образом. А присутствовали: с нашей стороны - великий шекспировед Алексей Бартошевич, видный специалист по зарубежному театру Витас Силюнас, критик Евгений Сурков, других не помню, а перед нами сидели Глеб Панфилов и Марк Захаров.
Слава богу, речь не шла о том, чтобы принять или не принять спектакль, наступили новые времена, когда разрешали какие угодно постановки, что облегчало задачу, и мы могли свободно высказывать свое мнение, не опасаясь за судьбу премьеры. Я и высказался на полную катушку, в том же духе, как написал в дневнике, только актеров не критиковал, зато не пощадил Глеба Панфилова, тот аж обалдел от напора театроведа-молокососа. Ну что ж, это была неизбежная дань юношескому максимализму. Но я был прав в главном - в наличии полного отсутствия оригинальной мысли в постановке.
Если мне память не изменяет, я приглашал на то обсуждение и девушку, с которой мы вместе смотрели спектакль. Но не могу вспомнить, вышло ли что-нибудь из этой затеи. Предполагаю, что, при всем уважении к ним, вдохновляли меня на особенно залихватское и сокрушительное выступление, скорее всего, не Бартошевич и тем более не Панфилов, а "прекрасная дама", чье имя не буду упоминать всуе.
Вот, пожалуй, и всё, что я пока вспомнил и хотел добавить. Не исключено, что в будущем мне захочется сделать еще какие-нибудь дополнения.
Свободное копирование
