У нас во дворе были свои традиции, и одна из них имеет прямое отношение к настоящей повести. Летом в дни каникул мы, детвора возрастом 10-13 лет, собирали на берегу моря, в местах, где рыбаки чинили сети, лоскуты отбракованных сеток, которые сами сшивали в один кусок и мастерили из него бредень. Это делалось задолго до каникул. Проблем было много. Мало того, что нужно было найти лоскуты сеток, нужно было найти нитки, чтобы их сшить. При этом нужно было достать нитки, чтобы не увидела мать — нитки были в дефиците. Я уже не говорю о дровах, которые мы собирали по утрам на берегу и прятали в наших тайниках. Каждая свободная минута нами использовалась на подготовку к рыбалке.
С конца мая каждое воскресенье мы шли на берег, благо что он был в одном квартале от нашего двора, и разворачивали там промысел креветки. Креветка у нас называлась рачками. Так вот этих рачков за два-три часа мы могли поймать два-три ведра. Дома из тайников доставали четыре камня, которые устанавливали посреди двора. На камни ставили обыкновенную выварку, в которой хозяйки вываривали бельё. В выварку засыпали рачков и заливали их водой. Дрова мы тоже доставали из других тайников. Они, как сетки, собирались круглый год, и если бы чьи-то родители увидели их, дрова были бы конфискованы: дрова в Одессе очень дорогие. Когда разгорался костёр под вываркой, мы, участники рыбалки, становились вокруг выварки и следили за тем, чтобы рачки сварились правильно, чтобы не потеряли цвет, чтобы не разварились, чтобы не были сырыми, чтобы кто-то нечаянно или по злому умыслу не налил сырую воду в вареные рачки, что могло привести к большим неприятностям. После обеда, ближе к вечеру, взрослые выходили из жилищ, набирали в тарелки, бумажные кульки ещё тёплые креветки, собирались группами по интересам, садились маленькими кружками и вели мирную беседу по интересующим вопросам. Мужчины с наполненными креветкой кульками выходили за ворота на улицу, рассаживались, или стояли, облокотившись на стену или дерево и вели разговоры на всевозможные темы. Они бурно обсуждали какую-то Варьку, которая изменила мужу и попалась. Каждый высказывал своё мнение громко, внятно с изысканным матом, невзирая на то, что мы, дети, внимательно их слушали. Кто-то с кем-то соглашался, кто-то — нет.
Когда тема заходила в тупик, они переходили к теме о международном положении, которое обсуждали с не меньшим азартом, чем обсуждался вопрос о злополучной Варьке. В обсуждении и осуждении всё чаще фигурировали имена Гитлера, Муссолини, Антонеску и прочих поджигателей войны. Когда наступал вечер, все жители двора расходились по своим клетушкам-квартирам, оставляя на земле алые пятна от брошенных на землю головок креветки. В воскресенье можно было головки креветок бросать на землю, что с удовольствием делал сам дворник. Однако когда утром жильцы дома выходили на работу, вся территория двора была убрана, заметена и полита водой.
Следующая суббота у нас, детей, выдалась обычной, ничем не отличающейся от других суббот. Нужно было достать немного ниток, чтобы починить сети к завтрашней рыбалке. Этому делу мы уделяли всё свободное время, и очень переживали, если взрослые заставляли делать какую-то работу по дому. Жара стояла неимоверная. Солнце предыдущего дня сохраняло в каменных стенах домов и шлифованной глади мостовой своё тепло так, что зной не успевал остынуть за ночь.
Мы работали не покладая рук, пока не услышим голос чьей-то матери:
— Во-о-ва-а, чтоб тебя холера побрала, ты есчо-о не... — и далее не только Вова, или Коля, Вася, Яша, а весь двор знал, что он обещал, или не обещал и не сделал. Все к этому крику привыкли и воспринимали как должное.
Иногда из другого конца двора можно было услышать поддержку какой-то соседки:
— Да он у тебя всегда такой. Никогда... — Вовина мама обрывает соседку:
— Да-а? Он у меня такой. А твой шалопай лучше!?
Одна за другой отворялись двери или окна квартир. Соседи начинали успокаивать, вспоминать, обсуждать. Достигнув кульминации, спор утихал, и через несколько минут можно было услышать:
— Мадам Рабинович, почём вы взяли на базаре сегодня этого петуха? — И не дослушав ответ, спрашивающая сообщает мадам Рабинович, что Марфа вчера купила такого петуха намного дешевле.
Таким был наш двор и, наверное, таким бы остался, если бы за этой субботой не последовало то воскресенье, которое, как нам казалось, началось, как все предыдущие дни. Однако мы ошиблись. «То воскресенье» на многие десятилетия, а может, и столетия станет трагическим словом.
Свободное копирование
