Дневник Юлии Петровны Перцовой - 5

Владимир.

   Во Владимире мы пробыли часа три и я успела заснуть с полчаса самым приятным сном. Во всю ночь почти я не спала; приехав во Владимир, я села в угол дивана и через минуту спала уж очень крепко. Здесь наняли вольных лошадей с условием -- в сутки привезти нас в Москву. Константин[1] наш выехал отсюда очень весел: до деревни, где его родные, оставалось верст 20-ть и чем ближе подъезжали мы, тем он делался веселее, и мне было весело смотреть на него! я вообразила, с каким нетерпением ждут его там; и точно, не доезжая с полверсты до деревни, которая немного в стороне от большой дороги, мы увидели суматоху на гумне, принадлежащем семейству Константина, там молотили, увидали экипажи и бросились навстречу. -- Я первой вошла в избу; в дверях я встретила маленькую, худенькую старушку с решетами в руках и в страшных хлопотах. Это была мать Константина, увидав меня, она смутилась и вскрикивала: матушки вы мои, родные вы мои и, бросив свои решеты, начала обнимать и целовать меня, как будто родную свою. Скоро пришел и старик-отец, славный старик, с прекрасною наружностью, умный, разговорчивый. Он просидел с нами целый вечер, говорил нам анекдоты о Суворове, которому они принадлежали, и очень занял нас. Добрые хозяева не знали как и чем угостить нас, принесли нам рыбы, меду, яблоки и проч.... и среди этого является вдруг бутылка самого лучшего Люнеля[2]; это было угощение от Константина, он вез ее из Казани и непременно хотел, чтоб мы выпили ее всю до дна. На упрек Андрея Петровича зачем он тратил на это деньги, он отвечал, что готов был купить чего-нибудь самого дорогого, для нашего угощения и что он сам не свой от радости, видя нас у себя в гостях. Не светское приличие, не притворные чувства управляли языком этих добрых людей! Они были полны радостью, что видят давно ожидаемых гостей. -- Мы пробыли у них около суток. Жаль мне было бедного Константина, который так ненадолго увидался с милыми сердцу и должен был опять расстаться может быть на несколько месяцев. Теперь уж он был совсем другой; видно было, что он очень грустил. Отец и мать его стары, дряхлы, найдет ли он их в живых, когда возвратиться домой? -- Старик тронул меня, говоря о Константине, что он радуется всегда, имея об нем хорошие вести и зная, что Андрей Петрович много любит его, но тоскует об одном, когда умрет, то он не закроет ему глаза. -- Понимаю, как грустно в последнюю минуту вечной разлуки не взглянуть в последний раз на всех тех, кто был дорог сердцу! -- Отрадно умирать, обняв тех, кого любил до последней минуты своей жизни; -- когда знаешь, что с искренними слезами скорби проводят нас до могилы, что горсть земли будет брошена в нее с благословением и молитвою; -- когда умирая мы заставляем проливать слезы грусти, а не отчаяния, когда смертию нашею не разрушается счастие ни одного милого нам существа. Но ужасно умирать с мыслею, что с нами в гроб ложится спокойствие многих, что они с отчаянием в душе призывают нас, что после нас их жизнь мучительна, как яд, что мы будем спокойны, а они должны страдать! Умирающему с чистою совестью, грустна та мысль, что часто дают прощальный поцелуй с притворными слезами, что под траурным платьем будет биться веселое сердце, и, уходя от могилы скажут: Бог с ним! нам будет без него лучше! и пожалеют, что приличие не позволяет ехать на бал. -- А кстати!