автори

1425
 

записи

193674
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Michael_Bortnikov » Памяти родителей

Памяти родителей

06.09.1945
Одесса, Одесская, Украина
Родители. 1930-е

Год прошёл со времени моего первого рассказа. Думаю, что пришла пора написать о главных людях моего детства: о моих родителях. Они прожили вместе более шестидесяти лет и совершенно не походили друг на друга.

 

Мой отец, Бортников Иван Васильевич, уроженец города Троицка Челябинской губернии, был маленького роста, худощав, черноволос. Дожив почти до девяноста лет, он всё ещё имел гриву слегка поседевших волос. Курить он начал в раннем детстве, и с тех пор отравлял себя и окружающих беспрерывно и беспощадно. С громким голосом и лёгким характером, вспыльчивый, неуравновешенный, самолюбивый, беспечный, добрый,  даже щедрый, он любил компании, застолье, с удовольствием играл во все настольные игры, любил выпить, закусить, похвастаться, быстро хмелел.

 

Любил послушать пластинки: Русланову, Петра Лещенко, Шульженко, Утёсова, хоровые и  застольные песни. Сам тоже частенько что-то напевал. Вспоминаю его «репертуар». «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах», «Славное море, священный Байкал», «Первым делом, первым делом – самолёты…»,«Крутится, вертится шар голубой...». Любил старые фильмы с участием  Алейникова, Андреева, Крючкова, Ильинского. Но в кино ходил редко, два часа без курева не выдерживал.

 

Дома он только пепельницу опорожнял, иногда чашку мог сполоснуть. Он был далек от любой техники, а зарабатывал своей головой и хорошо подвешенным языком, зарабатывал немало, но деньги легко мог потерять, прогулять или подарить. После выхода на пенсию он жил всегда в отдельной, безбожно прокуренной  комнате.

 

Просыпался он чуть свет, включал на полную громкость радио, и с пяти утра слушал новости всех заграничных станций по очереди. Часто конспектировал услышанное и использовал в своих лекциях от общества «Знание», о международном положении, чаще всего. Оратором он был прирожденным.

 

На пенсии перечитывал исторические романы, сам ездил за ними на трамвае в библиотеку. Читать в семье любили все, но большая домашняя библиотека была полностью утеряна во время частых переездов. Только исторических первоисточников, стенограмм всех партийных съездов, было у отца  несколько полок. Но книги из дома уходили неизвестно куда. Читать их давали всем желающим и тут же забывали об этом. Даже докторскую диссертацию свою, так и не защищённую, на тему зарождения революционного процесса в Одессе, папа дал какому-то аспиранту на неделю, так ее и не вернули.

 

По воскресеньям, валяясь с утра в постели с первым своим внуком, отец любил  рассказывать собственного сочинения «побывальшины», в дни зарплаты дарил детям игрушки, покупал шоколадные конфеты, угощал наших друзей во дворе. Многократно рассказывал историю моего рождения. В то время Утёсов как раз пел в Одессе:  «Ты одессит, Мишка». В честь этого Мишки меня и назвали, согласно семейной легенде.

 

Мама была на сантиметр выше отца, для женщины того времени считалась высокой, светловолосой, по характеру была спокойной, без шума и пыли делала в доме всю женскую и мужскую работу. Хорошо вязала, вышивала, готовила на всю большую семью, обстирывала всех, бесконечно что-то шила, зашивала, подшивала, латала, перелицовывала. Ходила на рынок, и опять готовила, убирала, накрывала на стол, мыла посуду, и все это легко, спокойно и быстро.

 

А еще купала всех детей, лечила, делала уколы, ставила банки, помогала делать нам уроки, переписывалась со всеми многочисленными родственниками, включая отцовских, и письма писала, и обязательные открытки  к праздникам. Отец предпочитал отправлять телеграммы по телефону. Любимым его текстом было: «Пьем ваше здоровье!».

 

Именно мама была оплотом нашей большой семьи, и как её судьба не била, держалась крепко. Она разбиралась во всем: и в швейной машинке, и в электричестве, и красить ей приходилось, и белить, и шила она знакомым на заказ, когда отцовская зарплата кончалась. Не было в жизни дела, за которое она не взялась бы, побоявшись не справиться.

 

Урожденная Просвирякова Зоя Александровна, она была четвёртым ребёнком в семье, где было ещё три девочки и мальчик. Жили все они в Вятке, как назывался тогда Киров. Отец семейства, мой дедушка, погиб молодым, вернувшись с первой мировой войны, жила семья очень бедно. Мама была совсем маленькой, когда её забрала к себе крёстная, сестра отца, Марья Ивановна. Забрала, чтобы бабушке нашей было полегче. Крёстная была женщина умелая и предприимчивая. В голодные годы научилась варить мыло и ездила на поездах менять его на продукты.

 

По-моему, своих детей у неё не было. К сожалению, не помню её имени, и не видел я её никогда. Мама, конечно, рассказывала о своем детстве, но слушал я невнимательно. Знаю только, что умерла мамина крёстная вскоре после войны, а муж крёстной, Савватий Яковлевич Мокрушин, после её смерти перебрался к нам, в Одессу, и стал моим «дядькой», воспитателем в какой-то мере. Отцу всегда было не до детей, работал он допоздна, а для мамы помощь дедушки была кстати.

 

Помню нашу с ним игру. Дед завязывал на верёвке целую кучу «бабьих» узлов, моя же задача состояла в терпеливом их развязывании. Водил меня дедушка и в театры, и в цирк, благо, жили мы в центре города, а билетами, или контрамарками, нас обеспечивал отец. «Сказку о царе Салтане» в оперном я смотрел с удовольствием, а вот на «Щелкунчике» расплакался. Умер дедушка летом, когда я закончил первый класс. На похороны меня не взяли. Последний раз дедушку я вспоминал в туристическом автобусе в Риме, где между объявлениями постоянно звучала музыка Римского-Корсакова - "Полёт шмеля".

 

Крёстная научила свою приёмную дочь всему, что умела сама, а главное, непоколебимой уверенности в себе. Мама закончила не только школу, но и педагогический институт в Кирове, стала учителем математики. Направили её работать  на Урал, кажется, в Чусовую, если правильно помню. А через год в школе появился новый директор, наш будущий отец, с тремя классами церковно-приходской школы, курсами красных директоров, и семилетним партийным стажем. Как там у них любовь случилась, не знаю, но был отец хоть и невысок, но красив, цыганистого типа, с громким голосом и командирским характером.

 

Спустя какое-то время они поженились. Что-что, а способности у отца были. За считанные годы под маминым руководством он прошёл весь школьный курс, сдал экзамены экстерном, и поступил в Ленинградскую адьюнктуру – что-то вроде военного рабфака, насколько я понимаю. Математику он не любил, зато все общественные  науки осваивал мгновенно, память у него была феноменальная.

 

В  начале тридцатых семья жила уже в Ленинграде, где родилась моя старшая сестра, Таня, но климат питерский отцу не подошёл. Он страдал ревматизмом, радикулитом, и выпросил направление на работу в Свердловск, где возглавил уже военно-политическое училище. Там родилась вторая моя сестра, Лариса, через два года – брат, Станислав.

 

В Свердловске они прожили лет пять, отец потом рассказывал, что каждую ночь ждал ареста, но как-то уцелел. Муж его сестры, Шуры, пропал в 37-м бесследно, жили они тогда в Свердловске вместе. Последние предвоенные годы жили в Ярославле, о котором потом всегда тепло вспоминали. Оттуда отец ушел в 41-м на фронт, но в действующей армии был недолго, уже в 42-м после лечения в госпитале, его демобилизовали и послали на работу в Среднюю Азию, кажется, в Самарканд. Туда же приехала с детьми и мама. Работала она там медсестрой в военном госпитале.

 

В освобождённую в 44-м году Одессу, на работу в областной комитет партии, отца направили в начале 45-го. В этом же году наконец-то появился на свет и я. С тех пор мама на работу не ходила никогда, но сказать, что не работала, язык не поворачивается. Пятерых детей она родила, шестерых – воспитала. В Одессе мы прожили десять лет, до 55-го. Отец постоянно ездил по области, работал завотделом агитации и пропаганды, потом секретарём обкома, одновременно защитил кандидатскую диссертацию и отпросился на научно-преподавательскую работу в связи с ухудшившимся состоянием здоровья. Ушёл с высокой партийной должности сам, но вспоминал её всю жизнь, и нам забыть не давал. Часто представлялся бывшим секретарем обкома.

 

Вообще, коммунистом он был идейным. Помню, как он возмущался, получив значок, выпущенный для ветеранов партии «50 лет в КПСС». Выпустили значок потому, что 50 лет членства в партии праздновал Брежнев. Отец же был в ней уже 60 лет. Другой раз я неосторожно спросил его, сколько лет он числился в партии. –«Кто числился? – позеленел он, - я работал в партии!!»

 

Первые мои воспоминания о родителях относятся к Одессе, много сохранившихся фотографий этого периода не позволяют воспоминаниям угаснуть. Толстенный  желтый семейный альбом  мы рассматривали по выходным частенько, собираясь на мамины пирожки и пельмени по воскресеньям. Самый маленький, я занимал много места в альбоме, и дошкольником выглядел на фото замечательно. А вот первый снимок  первоклассника с «чубчиком» - и нет уже той беззаботности во взгляде.

 

Украинским языком родители, конечно, не владели. Отец, однако, с удовольствием запоминал отдельные слова и часто употреблял их в своей речи. Летом пятьдесят четвёртого он жил в общежитии МГУ, писал там докторскую диссертацию. Помню, как втроём, с мамой и старшим братом, мы навещали его в столице. Я был одним из тех, кто застал в мавзолее Сталина. Были и в Кремле, в Грановитой палате, в Третьяковке. Останавливались у московских друзей отца. Тогда же на несколько дней съездили в Ленинград. Больше, пожалуй, мама там не бывала.

 

А вот к нам приезжали ее сёстры. Особенно мы любили бездетную тётю Марусю, которая жила в Тюмени. С мамой они были дружны, похожи, и приезжала она в Одессу два или три раза. Летом жили возле моря. Год или два на государственной даче на девятой станции Фонтана, когда отец работал секретарем обкома, позже – снимали на лето курень в Аркадии. Там, в бухточке, окаймлённой скалами, я и научился плавать. Славик, в ту пору старшеклассник, плавал, как рыба, они с друзьями заплывали к рыбацким сетям далеко в море. На скалах ловили рыбу, Славка нанизывал улов на кукан, обеспечивая ежедневную связку бычков, я только ассистировал ему и ловил сачком у берега рачки - маленькие креветки для наживки.

 

К школе я готовился чересчур рьяно. Читать начал очень рано, считал тоже хорошо. Помню стол у окна, за которым мама занималась рукоделием, а я, сидя напротив, делал уроки, которые мне приносила Таня Стамикова, моя подруга, бывшая на год старше меня. Расстроившись, что в шесть лет меня не взяли в школу, я упросил её приносить мне все домашние задания.

 

Летом 55-го года отца направили на работу в Ростов-на-Дону директором педагогического института. Уехали они сначала вдвоем со Славиком, который как раз окончил школу и думал, где учиться дальше. Экзаменов ему сдавать, как медалисту, не нужно было. Почему он выбрал инженерно-строительный, не знаю, вряд ли он и сам точно знал. Ну, а я по приезду в Ростов, попал в 49-ю школу, в которой и проучился оставшиеся семь школьных лет. Я радовался, что не придётся больше учить не дававшийся мне украинский язык.

 

С тех пор школа, улица  и двор, стали моими учителями жизни наравне с мамой, которая по-прежнему была первым воспитателем и помощником во всем. Маме было тогда 47 лет, она была еще хороша собой. Чуждая снобизму, она легко сошлась с соседями, других знакомых в Ростове не было.

 

Но домашняя работа по-прежнему была на ней. Детей мама особо не загружала. Я, например, только за хлебом ходил, да мусор выбрасывал, сестра воскресные пирожки с мамой пекла. Выросла и вышла замуж моя старшая сестра, но вместо неё в нашей семье вскоре появился Ванечка, Танин сын, выросший в нашей семье, как третий сын. Вот так  у меня появились новые домашние обязанности: присматривать во дворе за младшим.

 

Спали мы со старшим  братом в большой комнате, он – на диване, я на раскладном кресле. Там же была мамина швейная машина, которая без дела дня не стояла. На круглом столе, стоявшем посреди комнаты, обедали по воскресеньям, за ним чертил Славик и его друзья, на нём раскладывала свои выкройки мама, за ним же собиралась вся Славкина группа каждый праздник. Студенческие песни под гитару того времени все ещё живы в моей памяти.

 

В 58-м, наверное, Славик начал встречаться со Светой, своей будущей женой.  Вскоре она уже стала бывать в доме на правах невесты брата. Звал он ее тогда Крохой, а мы уже переименовали её в Крошку-Мурашку, а потом просто в Мурашку. Симпатичная, азартная, она, как и отец, любила играть и в карты, и в домино, при этом часто мило жульничала. «Мёртвых с могилы не таскать!» - восклицал отец, когда Мурашка хотела взять свой ход назад.

 

Детская игра «Кто первый», мы называли её "Догонялки", вскоре после приобретения увлекла всех. Сражались рьяно, мест за столом не хватало, и только мама не стремилась попасть в четверку игравших, предпочитая отдохнуть с книгой в руках. Фишки четырёх цветов стремительно носились по полю, догоняли и сбивали друг друга, строили непроходимые для соперников барьеры, сбитые фишки возвращались на старт. Весело было, даже вспомнить приятно.

 

Директором института отец работал недолго, меньше пяти лет. В административно-хозяйственных вопросах он был не силён, поэтому чересчур доверял своему заместителю по хозчасти, а тот льстил отцу, превозносил  его до небес, и с удовольствием прибирал к рукам всё, что мог. По младости лет не знаю, в какой форме отец уволился, но то, что это случилось до 60-го, помню хорошо.

 

Последние годы до пенсии отец работал в другом институте, строительном, преподавал историю КПСС и прочие политические науки, ну, а маме пришлось кормить ту же большую семью уже на меньшие деньги. Знаю, что она порадовалась, когда я поступил в Одесское морское училище на полное государственное обеспечение. Старшая сестра оставалась в Одессе, и родители решили вернуться туда тоже. Друзья, знакомые, в большом количестве оставались там и звали их домой.

 

Второй одесский период жизни семьи длился около тридцати лет, до смерти родителей в девяностые годы. Похоронив отца, мама прожила всего полтора года, причём серьезно уже болела потерей памяти. Сейчас это называют болезнью  Альцгеймера.

 

Были родители, конечно, неверующими. Помню, маме было уже за восемьдесят, когда я заговорил об этом:

- Мама, многие в твоем возрасте в церковь начинают ходить. Тебе не хочется?

- Что уж теперь, Мишенька, примазываться? - ответила мама.- Жила неверующей, неверующей и умру.

 

Много всякого было за эти годы. Всё, как у всех. Но любому рассказу приходит конец, закончу и я свой. Буду рад всем читателям, независимо от того, оставят ли они свои отклики, или нет. А я буду считать, что выполнил свой последний долг перед родителями, рассказав о них, как сумел.

17.02.2020 в 10:39


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама