Перегон трофейного скота - 1

22

 10-го июня я ездил в Берлин, возил на экскурсию шоферов эвакуационного ветеринарного лазарета. День был хороший, июнь стоял во всей своей красе. Цвели луга, зеленели леса, колосилась рожь. В Берлин въехали как-то сразу, у него нет окраин. На улицах много народу: наших военных и немцев. Центр города совершенно разрушен. От дворца Вильгельма, собора, оперного театра, музея остались только стены, или груды развалин. Проехали по центральной улице - Унтер дер Линден, еще не очищенной от разбитого кирпича, по широкому Шарлотенбургскому шоссе с памятниками знаменитым фельдмаршалам, проехали под Брандербургскими воротами, прошлись по Рейхстагу - мрачному полуразрушенному зданию, пестревшему надписями наших солдат и офицеров. В канцелярию Гитлера нас не пустили, она грозила обвалом. Хотели ехать в Потсдам - резиденцию немецких королей; но погода стала портиться, накрапывал дождик, и мы повернули обратно в Штетин.

  Лето стоит холодное, ненастное. Войска нашего фронта уходят с Эльбы и размещаются в Померании, Силезии, Восточной Пруссии. Эти немецкие провинции отходят к Польше, которая значительно подвинулась с востока на запад. Штаб фронта переезжает из Штетина в Бромберг, но переезд изо дня в день откладывается.

  С каждым днем нарастает ностальгия - это щемящее досадное чувство, когда ничему не рад и ходишь подавленный и угнетенный.

  Выделение сапных лошадей в кондепо прекратилось; но новая беда свалилась на мои плечи: в перегоняемых в Советский Союз гуртах крупного рогатого скота широкое распространение получил ящур. Из-за него я уже имел неприятности. В один из воскресных дней, когда я дежурил по Управлению тыла, из Москвы пришла телеграмма с приказом прекратить перегон скота из-за ящура. Начальства не было, и я взял на себя смелость за подписью начальника тыла фронта генерала Шимановского послать такое распоряжение в штаб перегона в Дзядлово. Шимановский, узнав об этом, возмутился, выругал меня и приказал наказать. В результате моей инициативы я получил от Петуховского двое суток ареста, который остался только на бумаге.