Итак, мой любимый город Белая Церковь, улица Шевченко... Эта белая хата-мазанка, практически в самом центре города, которая за свою длинную и разную жизнь видала-перевидала немало хозяев... Когда-то, наверное, сто или двести лет назад, в довольно вместительном доме, с бесконечной чередой комнат, жили-были мои далекие предки. Насколько я понимаю очень даже неплохо жили! Жаль конечно, что не нашлось тогда эдакого чудика, как я. Тогда, возможно, и донесла бы история более подробно обо всем, что видели стены этого, уже немолодого дома, за прошедшие века. Мне же довелось увидеть эти стены далеко не в лучшие времена. За бортом, по курсу, шёл 1967 год. Из когда-то цельного, громадного дома, после войны, нарезали, как по кальке, около шести маленьких кают-квартир. Все происходило почти так, как везде на широких просторах “необъятной Родины”.  Кто был ничем, тот станет всем ь?, или в шесть... Ровно в 6 утра, под звуки мелодии, написанной известным папой, известного Никиты Михалкова, просыпался весь наш, когда-то просторный дом. И вместе с ним, все его 6 квартир, с его славными обитателями. Мы жили в самой большой комнате вагон – квартиры . Это, наверное, мне с детства на транспорт так везло. Почему “вагона”, спросите вы? Посвящённые-то то знают, ну а с современниками могу поделиться опытом. Вход в наш дом-вагон начинался с темного чулана. Слева от входа стояли громадные полки, заполненные просто непонятно чем. Это и продовольственный склад на всю зиму, заботливо и бережно заготовленный бабушкой... И, непременно, бидончик с керосином. Почему-то рядом лежало громадное увеличительное стекло от телевизора КВН-49... Всюду проникающий запах керосина нежно переплетался в воздухе с ароматом нафталина, на фоне легкого амбре тройного одеколона, и еще непонятно чего. Мы помним, всё это было слева. А справа находилась дверь в первое “купе” нашего “подвижного состава”. И это была кухня! Кухня это громко сказано... В малюсенькой комнатушке вмещалась только газовая плита и маленький деревянный столик. Второе же купе нашего вагона занимали мои бабушка с дедушкой. Вообще, если совсем честно, то именно они, по- джентельменски, и уступили нам большую комнату, а сами переехали в а-La столовую. Третье купе занимала моя любимая Илька. Если полностью и по -  паспорту то Лилия Борисовна, мамина родная сестра, со своим сыном Ёком. Женщина невероятной красоты и шарма! красавица, знающая в совершенстве английский, немецкий и еще Бог его знает сколько языков... Самое же главное из всех ее достоинств, как оказалось, носило странное слово - «слухачка». Слово само по себе не очень звучащее, Но любой русскоговорящий музыкант, во всем мире, прекрасно понимает о чем идет речь. Это слово, суть дань уважения музыкальному дару, который дан вам от Всевышнего. А если еще вдруг человек, обладающий сим даром, получает в руки инструмент (неважно какой, балалайка, барабаны или фагот), то выигрывают от их союза абсолютно все! Почти все виртуозы в музыке – слухачи! Будь то Моцарт, не имевший диплома об окончании консерватории, или, скажем, Томми Айомми... А вот мне тогда повезло! У Ильки (Лилии Борисовны), было пианино! Представляете, настоящее блестящее большое пианино! И, стоя под дверью в последней комнате-купе нашей слободки, я кричал Ильке через фанерную перегородку, проходящую через всё её второе “купе”: “Не закг-г-гывай двег-г-гь!!! Я немножко послушаю и пойду спать в свою кг-г-гаватку!»... Та самая, пресловутая фанерная перегородка, проходила через всю её комнату. Ну как в спальном вагоне примерно... Из освещения у Ильки с Ёком было только маленькое оконце в самом начале комнаты. Ибо всю центральную часть их “спального купе” занимало пианино! Именно потому, я сам того не понимая, но слыша, как моя тетка-слухачка в два счёта, да под три аккорда, лихо и без всяких там нот, выдает на-гора все хиты тогдашней эстрады, было для меня как само собой разумеющееся. Илька играла запоями. Вся жизнь была около пианино. Ели на пианино. Имеется ввиду закрытая толстая крышка над белоснежной клавиатурой. За пианино с открытой крышкой разрешалось есть только Ильке. В маленьких паузах между ее музыкальными игровыми запоями. Что бы на лету ухватить чего-то вкусненького от бабушки. Спали тоже, соответственно, в одном ряду с пианино, чуть ли не по стойке смирно. А вот братик мой- “пиратик”, свою “погремушку” от меня унаследовал. Много чести ему было чтобы я его имя Игорёк полностью выговаривал. Просто Ёк. Брательник мой, в отличие от меня, сутулого свердловского ссыльного, был парень хоть куда. Илька в нем души не чаяла. С самого малого детства он был как Ален Делон. Мальчик, красивый как кукла. С беглым английским и хорошими манерами, с великолепным голосом. Но кому все это нужно было в далеких 60х-70х годах... Всей этой “вороньей слободкой” дирижировала бабушка. Дедушка конечно был уверен, что первая скрипка он, но весь оркестр-то знал, кто у нас дирижер... В теплые летние вечера, в таком же, как маленькая трамвайная остановка, уютном дворике, собирались вся мешпуха кают-квартиры номер три. Дворик был “заросший” всего тремя фруктовыми деревьями. На вишне я выучил стих про дядю Ленина, который не мог никак вишень накушаться, - так мне тогда это представлялось. Яблоня, по тем временам, была исключение. Яблоня по тем временам была кислючая, аж десна сводило. Мама моя такие любит. Но это наверно после добровольной ссылки в Свердловск. Я же обожал третье большое абрикосовое дерево. Оно было почти такое же старое, как и наш дом. С каждым годом оно плодоносило все меньше и меньше, но его маленькие ярко-оранжевые плоды были слаще меда. На пару с Ёком мы все лето возделывали нашу абрикоску, вплоть до косточек, с их характерным миндальным привкусом. Никогда не забудется вкус синеглазки (это такой сорт картошки), поджаренной в толстой чугунной сковороде “на олiї» (свежеотпрессованое подсолнечное масло), до розовой корочки, с громадной ляжкой от курочки, купленной сегодня утром еще живой на базаре. Бабушка еще чего-то искала там на базаре в этих куриных попах. Что она там рассматривала? Наверное что-то знала...Я сидел на маленьком стульчике перед высокой табуреткой в центре которой находилась огромная белоснежная тарелка, до краев наполненная этими вкусными пахучими как жареные семечки Синеглазками (Имеется в виду ломти жеренной картошки). Бабушка четко контролировала весь сеанс приема пищи, как будто я пережевывал все для нее. Она как бы дирижировала и стимулировала мой жевательный процесс. Кусочки нежной курятины были тщательно заготовлены впрок. Рот не должен был закрываться, а щеки — обязательно как у хомяка. Она откармливала нас всех после почти 5-летней трудовой командировки. Моя любимая бабушка. Мой дедушка мог в юности подковы руками гнуть. Косая сажень в плечах. Черные завитые как у цыган волосы, высокий стройный мужчина, прошедший всю войну. Тонувший при форсировании Дона, раненный несколько раз, но все же сумевший пройти живым через весь этот ад и мясорубку 2-ой мировой. Я -это просто его маленькая, жалкая копия. Обладатель шикарного голоса, он вводил в состояние резонанса все хрустальные бокалы в старинном бабушкином секретере (так это тогда называлось). Аж фигурки балерин между бокалами начинали двигаться. Артист! Деда был еще и «кот ученый». Закончил чуть ли не до революции гимназию, а времена тогда крутые были. Вот и занимал он всегда места не для обычных смертных. Одно из самых почетных, это директор центрального гастронома. И кто мне сейчас скажет, где он в Бэцыке располагался? Правильно, напротив центральной парикмахерской. Но 2-я мировая оставила все- таки незримые раны у деда на душе. Слышал кто притчу про наркомовские 100 граммов? Так вот я вам расскажу, что все наши деды, отцы и братья, все кто принимал участие в боевых действиях на передовой, имели право на свои 100 граммов водки. Каждый день имел право. Почти 5 лет.А теперь пересчитайте быстренько в голове. Сколько получилось? Правильно, почти две тонны. Если сам не пил мог отдать соседу. Или поменять на махорку. А дед никогда не курил. Зато выпить мог знатно. Артист! Есть у Зиновия Высоковского замечательный анекдот про знаменитого шансонье, который напивается по сценарию, во время спектакля, вдребезги. А в последнем акте ему надо выйти на сцену абсолютно трезвым. На все вопросы как это ему удается он отвечал сдвинув задумчиво брови: “Ну голубчик, вот это то надо и сыграть».  Как и мой дед. Мама намного позже шутливо жаловалась мне, мол иду со школы домой, вижу стоит папа (деда) где-то под забором и типа “что стоишь качаясь, тонкая рябина». Подхожу, говорит, к нему и говорю: “Папа, ну как так можно,». Вы бы видели, как он это играл! Перед вами вдруг выростал абсолютно другой человек. Деда округлял глаза и абсолютно трезвым голосом возмущенно заявлял: “Кто? Я? Да как тебе не стыдно дочка!”. И гордой походкой, абсолютно ровным шагом, удалялся прочь с возмущенным видом ... Мама потом говорила о том, что уже и сама подумала, что наговаривает на папу... Артист! Дед употреблял только беленькое. Нет-нет, не вино. Имеется ввиду светлое, даже не светлое, а прозрачное. Любой продукт винокурни. В древнее слово “винокурня” автор хочет вложить очень глубокий смысл. Здесь подразумевается целый ряд всевозможных способов и средств в те далекие времена раздобыть на каждом углу или казенку, или “палёнку” или еще чёрт те чего... Главное ни меньше 40 оборотов! Мы когда-нибудь вернемся еще к теме алкоголя, и я попозже "ще заспiваю Вам за нашу рiдну українську горiлку"... Деда мой молодец. Ни разу в жизни не видел, что бы он когда-то опускался до цветных напитков. Имеется в виду вина, ликеры, шампанское и вся остальная подкрашенная лабуда, как он тогда нам доказывал. Почему-то ходило мнение, что если употреблять только водку, то проживешь до 100 лет. В то время это был предел мечтаний. Дедушка Боря держал удар. С обеих сторон нашего “трамвайного” дворика были такие же маленькие дворики наших соседей. С левой стороны жил Фимка. Так его все называли. Бабушкин родной брат. Дедушка Фима был маленького роста, с огромным, как мне казалось тогда, животом. Так же как и мой дедушка Боря, прошедший войну и чудом выживший, дедушка Фимка тоже употреблял только беленькое. Не берусь утверждать это как гипотезу - что все бывшие фронтовики пили только «беленькое». Главный аттракцион был, когда жаренная, на хорошем куске сала яичница из 5 яиц, заливалась крутой самогонкой и подпаливалась. Фимка, как Хоттабыч из кувшина, в отблеске синеватых огоньков пламени, приступал к трапезе. Тоже артист! Он и его супруга Нина были очень культурные и образованные люди. Тетя Нина работала где-то секретарем, у какого- то крутющего, в то время, большого начальника. А Фимку знал весь город. Центральный городской рынок находится по-прежнему на своем старом месте. Так вот самая крутая пивная, да-да, все ровесники помнят, у входа слева. Запах свежего пива...м-м-м-мм, кстати кто там говорил про воблу? Так вот и вобла была, и раки были. И те которые по пять. И те которые по три. Всё было. Таки-не очень дешево было. Но и по 3, и по 5...но было, - выбирай! Я думаю, что за этот маленький плагиат мой любимый и уважаемый, дай ему Бог здоровья, М.М. Жванецкий на меня не обидится. Такое было не только в Одессе. Вся Белая Церковь знала, что единственное место с неразбавленным пивом это только у Фимки. Пошли к Фиме, это как бы сегодня пошли в крутой пивной бар. У моего же деда в очередном из его магазинов, это где он директором был, испортилась бочка красной, и где-то пол-бочки черной икры. Люди простые очень бедно жили. Дед говорил, что просто “списали и выкинули” , с правой же стороны нашего уютного дворика, «раскинулось поле широко», - то были владения пани Шуцкой с супругом. По сплетням в команде яхт-клуба, то бишь все наши соквартирники шептались, что Шуцкие - бывшие поляки. Сам пан Шуцкий был председателем Клуба шахматистов. Мы его называли “синяя ладья”. Это из- за цвета лица. А конкретнее, - он весь день с утра до вечера резался в шахматы, по рублю за партию, в парке Петровского, на лавочках в аллее. Был у нас такой парк когда-то... Вечно пани Шуцкая, таща на себе до краев или даже до бровей наполненного, тоже, явно не цветными напитками, пана Шуцкого. А сам же вельможный пан извергал при этом поток отборных ругательств на чистом польском языке в сторону своей нежнейшей супруги. Пани Щуцкая краснела при этом как запрещающий знак светофора. Как- то, в одну из коротких теплых зим (по сравнению с «любимым» Свердловском» конечно), дедушка подарил мне фигурные коньки. Представляете! Это в то время, когда все еще ездили на прикрученных веревками к ботинкам полосках узкого железа. Это были красивые высокие сапожки кофейного цвета, благоухавшие свежей кожей и металлом. Сердце ребенка выскакивало от счастья. И мы пошли на каток. Каток в те годы был, наверное, единственным местом, где на самом деле было очень весело. Собиралось там почти пол города. Заливали водой весь стадион “Трудовые резервы”, и все беговые дорожки. Как в “Снежной королеве”. Там играла громкая музыка, горели разноцветные лампочки. В центре катка обычно сражались в хоккей мужчины, ну а женское население и влюбленные парочки порхали по кругу, по беговым дорожкам. Хиленькое свердловское создание до катка еще как то доползло, ну а назад всё... только верхом на дедушке. Промокшего до нитки юного фигуриста сажали отогреваться под печкой, ну а самое дорогое — фигурные коньки повесили в кухне-каморке, над открытым огнем газовой плиты. И вот тут произошла катастрофа. От сильного огня горелки один из коньков скукожился и стал почти на два размера меньше. Больше у меня уже никогда не было фигурных коньков... Вскоре меня отдали в садик. Садик наш находился как раз на месте сегодняшней карусели в парке Петровского. Запомнилось то, как во время обеденного сна пошел сильный ливень, и у нас в детсадовской спальне начал протекать и падать потолок. Может поэтому и снесли тот садик... “Пиратик Ёк” иногда забирал меня из садика на своем “Орленке”. И мы вдвоем ехали смотреть на танк стоящий около польского костела. Именно этот танк потом взгромоздили на остановке “Пионерской” (это где у нас троллейбусный отстой позже был). Обычно Ёк вез меня на раме и это остались в памяти как одно из самых ярких воспоминаний детства. Теплый встречный ветер доносил запах городской пыли, слегка сбрызнутой желтыми поливальными машинами. Как- то мой Ёк приперся (другого слова и не подберешь), со своим “Орленком”, и в тот раз чего-то там у него сломалось. Да. И вот я у него весь обратный путь домой работал моторчиком. То есть толкал его, с его идиотским великом вместе, до самого дома. А потом мы еще вместе ремонтировали там чего-то. И в результате ремонта я умудрился всунуть указательный палец аккурат между цепью и большой звездочкой. Было очень больно...На яхте, конечно, был полный аврал, меня куда-то возили, лечили... И в память о нашем вело-ремонте до сих пор ношу маленький шрамик, всю жизнь. Вообще Ёк парень у нас был хоть куда. Не буду из себя корчить Мальчиша-Кибальчиша, но вот Игорюня у нас был вылитый Мальчиш-Плохиш. Мама до сих боится мне рассказывать про все его эксперименты надо мной за годы, пролетевшие в нашей “вороньей слободке”. И вот так мирно и дружно, мы прожили в нашем теремке еще целых три счастливых для всех нас года. Хорошего настроения.

Р.S. Хочу обратится ко всем моим будущим читателям. Прошу вас все эти мои графоманские импровизации за основу не брать. Текст лежит в открытом доступе и вспоминаю слова одной из моих любимых учительниц. Евгения Павловна говорила: “Учите языки детки, не важно какие. Они вам потом ой как пригодятся». Может именно это и есть ирония судьбы, когда ее родной сын (Коля, спасибо тебе за это огромное) вынужден теперь исправлять ошибки её двоечника-ученика. Если вы и после этого видите какие-то неточности, или вы считаете, что можно как – то правдиво украсить сие «творение», пожалуйста помогите бедному водителю троллейбуса. Мой майл Studioeva@t-online.de. Или просто в комментарии укажите так мол и так. Всем еще раз спасибо за внимание.
С ув. Ваш Alex Eva