Ночью я проснулась от шепота над собой. В первый момент я хотела открыть глаза, но сдержалась. «Это она», — говорил один мужской голос. «Нет, это совсем другая женщина», — доказывал ему второй. Про себя я расхохоталась, но продолжала делать вид, что сплю. Я знала, что если я накрываюсь платком и надвигаю его на лоб, мое лицо совершенно меняется. Если бы я могла представить, сколько беспокойства в будущем принесет мне доклад этих двух «ангелов-хранителей», что в поезде поменялись платьями и местами две женщины, а, возможно, поменяли и свой багаж, я, вероятно, постаралась бы развеять их сомнения. Ситуация усугублялась и тем обстоятельством, что мы с Татьяной всегда были абсолютно не похожи друг на друга — ни характерами, ни внешностью, так что следователи ОГПУ приложили немало сил добиваясь от нас признания, что мы совершенно чужие люди и только в целях конспирации выдаем себя за родных сестер.
Кроме того, ими была «зафиксирована подмена чемодана». Произошло это следующим образом.
Поезд уже подходил к Ленинграду, шпики куда-то вышли, а я, поскольку чемодан был тяжелым, попросила одного из пассажиров снять его с верхней полки и поставить под нижнюю. Шпики вернулись, увидели, что чемодана на месте нет, и тотчас же выскочили из вагона на ленинградский перрон, вероятно, чтобы поймать того, кто его понесет. Там они и стояли, пока я не вышла последней с этим самым чемоданом, чем вызвала их еще большую озабоченность, которая не рассеялась даже когда они проводили нас с Татьяной до дверей ее квартиры.
Татьяна снимала комнату на 11-й линии Васильевского острова, но прожили мы с ней там недолго и все время ждали ареста, в котором теперь ни я, ни Татьяна не сомневались. Я уже понимала, что из Рязани меня выпустили только для того, чтобы я приехала к Татьяне. Но зачем? В чем была замешана Татьяна? Из ее обмолвок я могла понять, что у нее есть или была связь с какой-то подпольной организацией, кому-то она в чем-то помогла, но все это в прошлом. Не были названы никакие имена и адреса, к нам никто не ходил, зато мы старались насмотреться на совсем пустой, будто вымерший от голода и болезней Ленинград, на улицах которого среди булыжников и брусчатки пробивалась зеленая травка, на все эти дворцы, мосты, на Неву, над которой угасали белые летние ночи... И тем более жутко было видеть за собой всегда нескольких человек, идущих в открытую, нагло, целой группой. Один из них был настолько бесцеремонен, что подошел к нам как-то на Васильевском и спросил, который час. А я ему отрезала: «Для вас у меня часов нет!» И услышала в ответ: «Ничего, долго не погуляете...»
Свободное копирование
