15 августа 1941 г. состоялась так называемая Атлантическая конференция Рузвельта и Черчилля. Оба лидера отправили с нее Сталину послание, которое начиналось так:
«Мы воспользовались случаем, который представился при обсуждении отчета г-на Гарри Гопкинса по его возвращении из Москвы, для того, чтобы вместе обсудить вопрос о том, как наши две страны могут наилучшим образом помочь вашей стране»[1].
И дальше оба лидера сообщали об отправке в СССР судов с различного рода грузом и предлагали созвать в ближайшее время в Москве совещание из «высокопоставленных представителей» трех держав для выработки длительной программы снабжения СССР со стороны США и Англии на время войны. Такая конференция действительно состоялась в столице СССР 29 сентября — 2 октября 1941 г., но речь о ней будет ниже.
Так, на практическом опыте, я впервые в ходе войны понял значение «цепной реакции» в области политики (хотя этот термин в то время еще не был в широком употреблении). В дальнейшем она мне не раз помогала.
Здесь мне хочется сказать несколько слов о моей последней встрече с Гопкинсом, случившейся в Москве четыре года спустя. Война только что была закончена, закончена победоносно, но многие проблемы, связанные с войной, еще требовали разрешения. Среди этих проблем одной из самых болезненных была будущая судьба Польши. Здесь между СССР, с одной стороны, США и Англией, — с другой, имелись крупные разногласия. В конце мая 1945 г. президент Трумен (Рузвельт умер 12 апреля 1945 г.) прислал Гопкинса в Москву для переговоров с И.В.Сталиным. Урегулировать острую проблему тогда так и не удалось, но во время переговоров Сталин, как обычно, устроил в честь Гопкинса большой обед в Кремле. В числе других на этот обед был приглашен и я с женой. Как всегда, за обедом было много тостов. Один из тостов на английском языке в честь жены Гопкинса произнесла моя жена. После обеда были танцы, в которых, к моему крайнему изумлению, принял участие и Гопкинс: он выглядел таким усталым, таким изможденным, таким больным. Один тур он протанцевал с моей женой. Посадив ее на место, Гопкинс долго не мог отдышаться. На лбу у него блестели капли пота. Он коснулся меня рукой рука была вялая, холодная. Мне стало как-то не по себе. А Гопкинс, точно почувствовав мое настроение, с усмешкой, которой он старался придать несколько ухарский характер, вполголоса бросил:
— Я ведь в отпуске у смерти.
На следующий день Гопкинс уехал. А год спустя я прочитал в газетах сообщение о его смерти.
В памяти моей Гарри Гопкинс остался одним из самых передовых людей среди руководящих деятелей буржуазного мира эпохи второй мировой войны.
Свободное копирование
