Формально события развертывались так: 1 сентября в 9 часов 40 минут английский и французский послы в Берлине вручили германскому министру иностранных дел Риббентропу заявление своих правительств, сущность которого сводилась к ультиматуму: если Германия немедленно не прекратит военных действий и не эвакуирует из Польши свои войска, Англия и Франция выполнят договорные обязательства в отношении Польши.
За 12 часов до этого, вечером 31 августа, Муссолини, который официально еще оставался «нейтралом», предложил урегулировать германо-польский конфликт путем посредничества: должна была спешно собраться «конференция пяти» (Германия, Италия, Англия, Франция и Польша) и разрешить спорные вопросы за зеленым столом. Итальянскому диктатору явно мерещился новый «Мюнхен». Чемберлен и Даладье ухватились обеими руками за предложение Муссолини и стали затягивать выполнение своих обязательств перед атакованным союзником. Именно поэтому они в течение 54 часов после нападения Германии на Польшу не объявляли ей войны. По всей вероятности, они ждали бы и дольше в надежде «мюнхенским» путем разрешить германо-польский конфликт. Но тут расчеты умиротворителей спутал Гитлер. Он потребовал в качестве предпосылки для «конференции пяти» аннулирования англо-французского ультиматума от 1 сентября. Чемберлен и Даладье на это не решились: уж слишком высоко поднялась в их странах волна гнева и негодования против гитлеровской агрессии. В результате попытка Муссолини провалилась. Война пошла дальше своим железным шагом.
Сведения об этих закулисных ходах и контрходах проникли в печать и политические круги. Они вызвали в массах сильное волнение. Это волнение нашло чрезвычайно яркое отражение на вечернем заседании палаты общин 2 сентября.
После того как Чемберлен скучно и монотонно рассказал о том, что английское и французское правительства еще не получили от Гитлера ответа на свой демарш от 1 сентября и что они не могут признать нарушения односторонним актом статуса Данцига, установленного Версальским договором, со скамьи лейбористской оппозиции стремительно вскочил Артур Гринвуд. Он временно выполнял обязанности лидера оппозиции и сейчас находился в состоянии чрезвычайного возмущения.
В этот момент со скамьи консерваторов, где тоже чувствовалось большое напряжение, депутат Л.Эмери, обращаясь к Гринвуду, крикнул:
— Говорите от имени Англии!
Л.Эмери был ярый империалист и реакционер, но считал, что верность данному слову является делом национальной чести Англии. Он был не меньше Гринвуда возмущен медлительностью Чемберлена в выполнении обязательств перед Польшей и хотел, чтобы Гринвуд сейчас выступал не только как представитель партии оппозиции, но и как представитель всей нации. Палата выразила Л.Эмери шумное одобрение.
— Я должен выразить крайнее изумление, — начал Гринвуд, — что наши обязательства в отношении Польши не вступили в действие еще вчера… Палата потрясена сообщением премьер-министра… Как?! Акт агрессии совершен 38 часов назад, а мы до сих пор молчим!.. Сколько времени еще Англия будет медлить?.. Каждая минута сейчас означает потерю тысяч жизней, угрозу нашим национальным интересам, самим основам нашей национальной чести. Ждать больше нельзя. Жребий брошен.
Скамьи оппозиции выразили бурное одобрение оратору, а на скамьях консерваторов многие не скрывали своего удовлетворения. Гринвуд выразил то, что чувствовала в этот критический момент нация, и его слова стали историческими.
Чемберлен был смущен, пытался оправдываться, ссылаясь на трудности телефонных переговоров между Лондоном и Парижем, он в конце концов вынужден был дать обещание, что не позже завтрашнего утра правительство сообщит народу вполне определенное решение[1].
Свободное копирование
