-- Князя ждут, -- говорил он через несколько минут, сидя на наковальне, -- а мне что?.. Мне наплевать! Им он князь, а мне тьфу! Плюнуть да ногой растереть... Ты не видал князя-то?.. Гм! Такой-то чортушка: все сам, до всего сам доходит... А горяч -- страсть: так к рылу с кулаками и лезет, ударить норовит.. Да нет, брат, шалишь, меня не ударишь... Ш-а-а-а-лишь! Вот погоди ужо, как приедет, всех к парадному выгонит навстречу... И нас, рабочих. Сам, гляди, встречать уедет. Выходит, брат, ноне вроде как бы праздник... Ну ее к чорту, работу-то: не медведь, в лес не уйдет...
Он выпил, откусил хлеба, пожевал, выплюнул, морщась; посидел молча и хмуро, о чем-то думая, и вдруг спросил:
-- Издохнет, а?..
-- Кто?..
-- Кто, кто? -- рассердившись, передразнил он меня. -- Кого вечером-то трахнули? Забыл? Волчок, -- вот кто!
-- А что? -- перепросил я.
-- Да ничего, так я... Ты думаешь, пожалуй, мне его жалко, а? Чего глядищь-то?.. Думаешь, я не знаю, что ты думаешь?..
-- Издохнет, -- сказал я, -- кровью изойдет...
-- Вре-е-е-шь!? Ах ты! Что станешь делать... Да, горяч я, братец ты мой, страсть... сам с собой совладать не могу... Чего уж, -- продолжал он, торопливо свертывая курить, -- мальчонку своего зашиб, сынишку... навек теперь не человек... Опосля-то и жалко... близок локоть, да не укусишь...
-- Как же это ты? -- спросил я.
-- Да так... Пришел однова домой, выпимши чуток, да с собой принес половиночку. А дома у меня ребятишки, -- двое... Ну, они это сичас ко мне: "тятенька пришел, тятенька!... пьяненький, румяненький"... Чудаки, пра, ей-богу!.. Скачут около меня, -- рады, глупые. Поставил я половиночку на стол, сам думаю: "эх, чеколдыкну перед обедом!.." Хвать, мальчишка, помене который, Степкой звать, как-то нечаянно, аль так как задел эту самую мою половинку. Брык она со стола, да об пол! Готово, только черепки зазвенели... Ну, что ж ты думаешь, братец ты мой! -- воскликнул он, тяжело переводя дух. -- Свету я не взвидел... Подвернись, кажись, о ту пору молоток, так бы и раздробил!.. Затрясся весь, бац его со всего размаху по уху!.. Так и отнесло его, ровно ветром. Жена завыла: "Убил, убил!.." А по мне, понимаешь, так все ходуном и ходит, трясется... Скажи кто слово -- убью!.. Не поверишь, заплакал!..
Он замолчал и уставился глазами в одну точку в угол, думая что-то... Я тоже молча глядел на него и потом спросил:
-- Ну, что ж мальчишка-то?..
Он махнул рукой и крикнул:
-- Урод стал, дураком на всю жизнь сделал... Оглох... Припадки с ним: забьется, забьется этак, изо рту пена, кричит благушей... А тот, другой, постарше-то который, Ванькой звать, тот боится меня, словно тигры... Так весь и задрожит, как береста, коли я приду, побелеет... Не любит меня... Вырастет, будет меня, сукин сын, клочить... Да, правда, -- добавил он, кривя рот, -- так и надо: почитать-то нас тоже не за что... Вот разве что не дожить мне, где уж... Эх-ма!..
-- Где же они у тебя теперь? -- спросил я.
-- В городе, на фатере... Я ведь не хрестьянин, мещанин я... В городе живут...
-- Подаешь им?..
Он усмехнулся.
-- Подаю?.. Эх, друг, как тебя... Павлыч, кажись?.. Не видишь, нешто, кому подаю... Вот кому! -- он взял и потряс бутылку...
-- Так кто же их кормит-то?.. Жена, что ли?
-- Не знаю... она, чай... Я давно, признаться, не был... Поди, извелась вся... Ох, хо, хо!.. да... Чеколдыкнуть?.. Как она там, господь-батюшка знает... Известно, чай, бьются...
-- Да ты там-то бы работал в городе, -- сказал я, -- там ведь кузниц много...
-- Было дело. Ужли я дурней тебя, не знаю... Стало быть, так надо... Толкуешь!.. Не знаешь ты, брат... ничего... Да нешто меня там возьмет кто?..
-- А что?..
-- Да то... Хорош очень мальчик, вот что... Ты еще, брат, меня не знаешь... Ты не гляди, что я с тобой по душам говорю... Може, я тебе скоро в рыло шаркну... Это у меня, брат, не долго. Со мной тоже умеючи надо говорить-то, н-да! Не люблю я, коли насупротив. На сердце не наводи меня, а то в рыло!..
-- Дули тебя, небось, за это? -- спросил я.
-- Было... Раз купцы на площади били. Да так били: душу только оставили...
-- За что?
-- За дело: руки длинны...
-- Воровал?
-- А тебе что?.. Ну, воровал, наплевать! Пропьешься, брат, до креста, да взять негде, -- украдешь. Кто как, а я украду... Мне, чтобы не опохмелиться, невозможно... У меня, брат, в жилах не кровь, а водка, пропитался я весь ею насквозь... Родитель-покойник пил, говорят, мертвой чашей... Мать-потаскушка, -- не в осуждение будь сказано, -- пила тоже. На вине меня и зародили, как блины на дрожжах... Н-да... Как не пить?.. Плачешь, а пьешь!.. Ты говоришь, воровал ли? Эх, было!.. Со мной, братец ты мой, раз кака оказия случилась... Вот я тебе расскажу...
-- Работать надо! -- перебивая его, сказал я.
-- Кака работа? Ну ее к чорту!.. И не твое это дело... Не перебивай ты меня, коли ежели я говорю... Сиди, не дыши... Пей, вот, на, пей!..
-- Не хочу.
-- Врешь... боишься! Трусы вы все, дери вас чорт! Куды ты, гляжу я на тебя, годен-то?.. Трубы тобой затыкать только... Молчи... Молчи, говорю, -- заорал он вдруг, -- а то в рыло! Работать надо! -- передразнил он меня. -- Работник тоже! Га! Молчи, не дыши!.. Не ты отвечать станешь... Не хочу работать, да и все... Не хочу! Расчет давай! На кой чорт! -- Он вскочил вдруг с места и начал швырять "струмент" куда попало. -- Не хочу! К чорту!.. Переломаю. все, перебью... убью... зарежу...
Он до того обозлился и сделался так страшен, что на него жутко стало смотреть.
Я сидел молча, боясь, как бы он не пристукнул меня, и думал только по-добру, по-здорову уйти на кухню. Но уйти мне было нельзя, потому что сидел я за наковальней в углу...
-- Растревожил ты меня, анафема, -- орал между тем кузнец, -- работой своей... Тянули тебя за язык-то... Тянули, говори?.. У-у-у!.. Стукну, вот, по макушке-то... убью до разу. Проси прощенья у меня, -- вдруг заорал он и подскочил ко мне, -- становись на коленки! Проси прощенья! -- И, видя, что я молчу и сижу не двигаясь, он захохотал вдруг:-- А-а-а, испугался!.. Что, брат, а?.. Не бойся, так я это, так: дурака ломаю... А ты, небось, думаешь: очумел и взаправду убьет... Не бойся!.. Не бойся меня... Где уж... Эх-ма!..
Он опять выпил и опять сел на наковальню.
-- Вот эдак-то, -- начал он снова, совсем по-другому, с какой-то затаенной грустью в голосе, -- придешь домой, давай ломаться... Дети тутатка... соседи... А штука, братец ты мой: чем боле ломаешься, тем тебя боле разбирает... Пристаешь, пристаешь к жене-то, а она молчит... Нет, врешь, стерва! Говори, отчего молчишь?.. Сичас за волосья... Ну, а уж раз ударил, -- и пошло! До тех пор бьешь, покедова не отнимут... Да... А ребятишки-то воют в голос: "мамка! мамка!.. мамка, мамка!" Эх, друг!.. Эх, друг Павлыч!.. Н-да!.. Все, брат, я понимаю...
Он замолчал и долго сидел молча... Мне казалось, что он тихо про себя плакал...
-- Ты хотел рассказать что-то, -- сказал я.
-- Гы, ха! -- усмехнулся он. -- Это как воровал-то я? Изволь! Мне самому, друг, чудно, как вспомню... Чудно и есть... Обобрал я раз мужика. Вишь ты, какой случай вышел... Как бы это тебе поскладней сказать, не соврать? Бывал ты в городе-то когда в здешнем уезде? Ну, известно, чай, как не бывать... Знаешь конную, насупротив Курлышкина трактира? Место людное... Ладно... Было это дело о празднике: в Николу самую, в вешнюю... Ба-а-альшой праздник в этот день в городе... ярмарка, крестный ход, балаганы, гулянье. Народу -- страсть! Лошадей наведут -- сила! А я, друг, по лошадиной части мастак: как и что, пользовать могу, ей-богу, право!... Кабы я не пил, мне бы в золоте ходить... Н-да... Ладно... И был я, братец ты мой, о ту пору в загуле, и все уж я, понимаешь, пропил, и с себя все спустил: рубашонка одна осталась, порчонки худые да фартук. Ну, фартук, известно, присяга наша... На работу меня не берут нигде. К жене? Той самой жрать нечего... Чуть жива, -- заколотил до смерти... Как быть? Что делать?.. Куда деться?.. Думал, думал, думал, думал... ничего не выдумал... А тоска-то... мать ты моя, -- смерть. Хожу, как тень... Пришел на конну. Народу -- туча!.. Лошадей навели... Цыгане тут... торговля... крик, божба, ругань... И пьяных уж много... В те поры винополек еще не было... Ладно... А я, как услышу от кого водкой пахнет, так бы и зарезал: завидки берут, ей-богу, право!.. Ну, хорошо... Брожу это я, как неприкаянный, среди народа, думаю: не наткнусь ли на кого... не угостит ли?.. Ходил, ходил... Вижу в одном месте лошадь у мужика сторговали цыгане... Подошел от нечего делать. Вижу: уж дело у них слажено... Лошаденка -- меринок карий, важный, за сорок за пять бумажек, слышу, дело сошлось... Жалко мужику, вижу, мерина. "На нужду, говорит, продаю. Стройку затеял. Плотникам отдать, а то бы ни в жисть не продал..." Простой такой с виду мужик, душевный, видать сразу -- разеватый... Да и горе-то его расстроило: мерина жалко. "Свой, говорит, доморощенный..." Чуть не плачет мужик... Ну, а цыганам что?.. Только бы поскорее дело оборудовать. Суют ему деньги... Принял мужик деньги нехотя эдак... Достал кисет из поддевки... Коротенькая така на нем поддевишка... Как сейчас гляжу: из серонемецкого сукна сшита. Размотал, сунул туда деньги, заболтал, опять сунул в карман, в ту же самую, понимаешь, поддевку, в правый карман... Посмотрел я, и словно кто-то шепнул мне на ухо: "Цапни!" Затряслись у меня, слышу, поджилки... Ну, ладно. Гляжу: начал мужик прощаться с лошааью... Отроду я такого чудака не видывал... Истинный господь, плачет мужик, в морду целует... Смеются над ним, а он сам не свой... Ну, цыганы этого не любят: им чтоб раз -- и готово... Взяли лошадь, повели... "Что ты, говорят, слюни-то распустил, дурья голова... Спрыснуть бы надо: этакую цену схватил за дерьмо..." А он плачет! Мужик махнул рукой. "Владейте", -- говорит и пошел прочь... Пошел это он прочь, а я, друг ты мой Павлыч, за ним... Куды он -- туды и я... Куды он -- туды и я... А чорт-то, луканька-то, так мне в уши, как шмель, и гудет, так и гудет... Ах, провалиться бы тебе!... Хорошо... Подошел мой мужик к сажалкам, где поросятами торгуют... Народу здесь страсть! Кто глядит, кто купляет, орут... Народ орет, поросята орут... бабы кричат, -- народ задорный...
...Остановился мужик, глядит, рот разиня. Толкают его со всех сторон... Тот толкнет, другой толкнет. Стоит мужик, словно мертвый... "Эх, думаю, аль цапнуть?.." Напер, взял на него сзади, а тут с боков бабы какие-то... "Посторонись, говорю, земляк!.." А сам руку в карман... сразу ущупал кисет... Вытащил!..
Ладно... Сунул кисет вот сюда, под фартук, отошел... Трясется все нутро у меня, истинный господь! Индо самому страшно... "Выпить, думаю, теперь? Нет, постой, дай погляжу, что мужик делать станет..." Постоял, постоял мужик около сажалок, пошел... Я за ним... Думаю: "Что будет?" Вот подошел он к трактиру. Лошадей у коновязей много стоят привязаны... Подошел мужик к телеге одной... А в телеге, гляжу, баба сидит... Пожилая уж баба, не из молодых. Стали они разговаривать... Слышу я, говорит он: "Продал, говорит, Настасьюшка. Лишились своего сокровища. Вот эту бы, говорит, шкуру не жалко. Да что за нее дадут-то?.." "За много ль?" -- баба спрашивает. "За четыре, говорит, красных да пятишник. Купляем таперича кое-что, да и ехать... Слезай, говорит, пойдем, чайку попьем, закусим малым делом... На деньги-то!.." Полез это в карман... пошарил, пошарил... нету!.. Полез в другой, пошарил, пошарил... нету! "Ишь ты, говорит, сунул кисет... забыл второпях-то куды... Должно в портках!"... А сам на бабу глядит, и вижу уж я: испугался. Полез в портки, -- нету... полу ощупал, -- нету... разулся, -- нету... Сидит на земле... сапог в одной руке держит, рот разинул, глядит на бабу... А глаза страшные, расстрашные стали... Сидел, сидел, да как взвоет: "Украли, украли, украли!" Индо жуть у меня по телу прошла!.. Баба с телеги кубарем... Завыла путце его... Ну, народ тут. Обступили их, то, се... Кто жалеет, кто смеется... Ругают: "не зевал бы", "на то и щука в море, чтобы карась не дремал", "дураков бьют" Знаешь ведь, как народ-то: чужую-то беду, мол, руками разведу. Чужой-то беде человек рад. Иной будто и жалеет, а сам про себя рад... Очумел, вижу, мой мужик с горя, ревет белужиной. Чуть волос на голове не рвет. А баба, та так по земле и катается... Полиция подошла: "Что такое? Разойдись!" Ревет мужик... "Говори толком, чорт, что такое?" Сичас это его для вразумления селедкой хлоп по рылу... У нас просто насчет этого: съешь за милую душу... "Налакался, чорт, орешь!.." В часть его потащили, протокол... то, се... как дело было? Волынка известная!.. Ну, сделали, что надо, отпустили мужика. Иди, мол, со Христом, а мы уж найдем... Ну, отлично!.. Все это я, Павлыч, слышу и вижу... Деньги здесь, под фартуком... держусь за них. И не знаю, как тебе сказать, а только... вроде как бы в груди у меня трепыхает что... вроде, как бы отрыжка. А в горле щекотно... "Эге! -- думаю, -- вот оно дело-то!" Жалко мне, Павлыч, мужика этого с бабой до смерти стало!.. Кипит во мне сердце!.. Как бы, думаю, сделать, -- назад отдать!
Думал, думал... надумал! Подошел эдак бодро, говорю: "Много ль денег-то вытащили?.." "Сорок пять, говорит, бумажек..." "А в чем, говорю, они у тебя были-то?" "В кисете..." Засмеялся я... И слышу, Павлыч, у меня в нутре вроде как все засмеялось от радости... Засмеялся я, подаю ему кисет: "Не этот ли?.. Эх, ты, говорю, разиня, обронил ты его на площади, а я поднял... Возьми, говорю... На, получай!.."
Ну, уж, что тут пошло опосля этого, и сказать не могу... Мужик мне в ноги, баба в ноги... Опосля в трактир меня... Налакался досыта!.. В деревню к ним ездил: приятели во какие стали, страсть!
-- Вот они дела-то какие... Н-да! А ты толкуешь... Всякий, брат Павлыч, дурак по-своему с ума сходит... Н-да!.. Ну, чеколдыкнем-ка еще, дружище!..
Он выпил и замолчал, задумался...
