Тот день (было вербное воскресенье) я никогда не забуду. Мы с девчонками гоняли по «бугорку», где еще не посадили огород, и можно было свободно передвигаться.
Вдруг появилась ватага мальчишек, живших на соседней улице – 8 Марта. Мы их всегда боялись. Сейчас они были вооружены пучками из веточек вербы. Пацаны с гиканьем налетели на нас, размахивая этими, еще не опушенными розгами, и стали больно хлестать ими по нашим лицам и рукам.
Девчонки с визгом понеслись во двор. Я – с ними. Пацаны ринулись за нами. Мы влетели во двор, даже не заметив, что погони уже нет, в чужой двор мальчишки не посмели забежать, все-таки он был закрытым, как ловушка.
Я летела к старой абрикосе возле нашего сарая. Она была такая корявая, что лазить по ней было очень удобно. Я обожала сидеть на одном из ее колен, болтая ногами. Родители мне не позволяли лазать по деревьям, как мальчишка, и я это проделывала тайком. Но сейчас страх загнал меня на более высокую ветку. Я просто вспорхнула на нее, и та обломилась с жутким треском. Естественно – вместе со мною. Страшная боль пронзила мою ногу, и я заорала. Девочки обступили меня…
Нога сломалась чуть повыше лодыжки да так, что кость проткнула кожу. Это был открытый двойной перелом, но чулок скрывал место перелома, и никто не понял, что произошло. Я сначала кричала, потом почему-то стала хохотать. Это был шок, плач исторгался из меня этими жуткими спазмами, похожими на смех. Девочки подхватили его дружным хором.
И только когда кто-то сообразил, что я не могу подняться на ноги и не смеюсь, а рыдаю истерически, позвали папу.
– Ах ты бессовестная! – закричал папа, с размаху влепив мне пощечину. – Я же запретил тебе лазить по деревьям!
Эта пощечина меня доконала. Я от обиды и боли заплакала еще интенсивнее. И тогда папа увидел мою вывернутую в сторону ногу...
Он мчался по улице со мною на руках – прямо в больницу Мечникова, в корпус ортопедии!
А дальше произошло что-то ужасное, похожее на дурной сон...
Дежурил молодой врач. Это было под вечер, а когда меня положили на стол в операционной, в ортопедическом отделении оставался он один. Очевидно, он растерялся, а, может, считал, что надо немедленно вправить кость на место, а, может, по неопытности, но только всю эту процедуру мне делали без наркоза. Привязали к столу, врач и медсестра обработали рану и тут же стали «спасать» поломанную ногу... Из-за чудовищной боли я дико орала и всем телом пыталась выбраться из пут. Молодая сестричка припала к моей груди и что-то шептала, удерживая меня.
– Палачи! Сволочи! Фашисты! – вопила я, пока меня все-таки не утихомирили уколами.
До сих пор не понимаю, как можно было в течение получаса подвергать ребенка такому жуткому испытанию. С той болью впоследствии ничего не могло сравниться, даже роды...
Наверное, позднее был все же вызван анестезиолог, или меня усыпили болеутоляющими уколами, но глубокой ночью я проснулась от боли в палате и обнаружила, что нога в гипсе подвешена высоко...
Начался и для меня самый болезненный этап, на всю жизнь оставивший в ней следы…
Свободное копирование
