28-го мая, суббота.-- Получил письмо, где говорят: "Если не устроятся дела, приезжай". Это не так хорошо, потому что как оставить Вас. Петр.? Решился переговорить с Срезневским, Булычевым, порекомендовать Булычеву Вас. Петр., так, чтобы он не через меня, а прямо относился к нему, но этого всего не будет. Почти решился ехать, но. не знал, как быть с Вас. Петр., поэтому, когда в воскресенье вечером пришел, чтоб в понедельник видеться с Срезневским, пошел к нему. Он проводил меня к Ал. Фед., которого не было дома, и мы начали говорить. Говорили, говорили, он говорит: "Не деньги, это пустое, а главное, -- я не знаю, как буду не видеться с вами, -- теперь, когда не вижусь неделю, и тоне знаю, как провожу, ее, а то целых два месяца". Я сказал ему, что приеду в конце июля. После, разумеется, говорили, говорили все более и более. Он спросил моего мнения о мне. Я говорил, говорил, наконец, сказал, за что я себя считаю, как необыкновенно высоко себя ставлю, считаю себя призванным к необыкновенным переворотам, и сказал ему, что считаю себя изобретателем машины, которая сама собою движется. Он говорит: "Во-первых, это, может быть, невозможно, во-вторых, мир более нуждается в освобождении от нравственного ига и предрассудков, чем от материального труда и нужд; более нужнее развить сердце, нравственность, ум, чем освободить от материального труда". И говорил мне, чтобы я был вторым спасителем, "о чем он не раз и раньше намекал. Я не стал ни слова возражать почти против этих слов, однако не в виде возражения, а так, чтобы разговор не возвращался к вопросу о том, что важнее теперь, проповедывание нравственности и любви к человечеству или изгнание материальной бедности, нужды и т. д.,-- сказал: "Да много ли успехов принесло учение этого существа, которое проповедывало нравственность и любовь? Вот 18 веков, а эти учения и не думали еще входить в жизнь". И тут, хотя я этого не сказал и говорил немного, а более молчал, а говорил он, тут у меня более, чем прежде, ясно явилась мысль, что Иисус Христос, может быть, ne так делал, как можно было, т.-е. contradictio in adjecto {Противоречие в определении.}, бог, который может освободить человека от физических нужд, должен был раньше это сделать, а не проповедывать нравственность и любовь, не давши средств освободиться от того, что делает невозможным освобождение от порока, невежества, преступления и эгоизма.
После пришел Чернявский, и Вас. Петр. ушел. Мне было, конечно, неприятно, что я сказал о своей идее, об этом изобретении, потому что и он, во-первых, не верит, смешно, а, во-вторых, считает это ненужным. Что за глупость говорить о чем не следует. Все-таки не слишком жалею, потому что ведь он никому более не может сказать. Конечно, я сказал только потому, что думал, что он поймет всю важность этого и не отвергнет возможности, а он -- это ничего, что отвергает возможность, главное -- не видит важности этого, и, конечно, я не сказал бы, не проболтался бы, если б не сделалось нового переворота в этой идее за три-четыре дня, переворота, по которому я думаю не ныне-завтра видеть эту машину в моих руках.
В среду, между прочим, перед Грефе экзаменом, или, может быть, в понедельник, я несколько часов провел в том, что старался сделать круг и провернуть его посредине так, чтобы он не перетягивался ни которою стороною, и отыскивал, нельзя ли как устроить тот сосуд, в который он должен входить. Когда не нашел такого сосуда, да и увидел, что не смогу прорезать так, чтобы вода не уходила, стал смотреть на падение воды из пруда {Вероятно, описка вместо сосуда. Ред.}, нельзя ли там сделать -- провернул пробку, и тоже пробовал, держа ее на игле, но не мог сделать сосуда, поэтому не была она одною половиною в воде, и вода течением своим иногда заставляла ее вертеться наоборот того, как следовало бы.
Итак, я проболтался и хотел, если бы можно, поправиться, сказать, что это я говорил так, но чувствовал тогда и чувствую теперь, что разуверить его нельзя и что говорено это было в слишком серьезном разговоре и слишком серьезным тоном.
Итак, 30-го увидел Срезневского. Тот сказал, чтоб я поговорил сам с ним об этом, потому что Срезневский в самом деле как же может с ним увидеться! -- Хорошо; я зашел, во вторник будет, я пришел домой. Во вторник получил деньги на проезд 75 р., был в Сенате, не застал Булычева, был в конторе дилижансов с намерением взять билет, -- сказали, что рано; я решился подождать до четверга, не будет ли чего, напр., может быть, будет попутчик, пошел домой, и когда пришел, спал и читал "Две Дианы" до 9, после до часу почти готовился к Фишеру, всего не более 7 часов читал я его записки. В среду взял 50 р. сер. с собою, отправился, сам не зная, что будет, но в намерении ехать -- только Вас. Петр, затруднял, как тут быть. Хорошо. (Так как теперь половина 12-го, то перестаю писать.)
Свободное копирование
