23 [ноября], вторник.-- Идя в университет, зашел к Шмиту у Каменного моста, его не было дома (в 9 ч. 20 м.). Я в библиотеку, где пробежал Chronique и после статью о Гетевской поэзии, о de Sallier {Неразборчиво. Ред.}. У Никитенки должен был читать снова о Гете, чего не думал, прочитал всего две страницы, потому что все толковал с ним,-- другие никто не вмешивались; он сказал, что для объяснения убеждений Гете хорошо бы разобрать вторую часть "Фауста", чего еще никто не мог, и поставить в параллель с ним Байрона. К концу лекции пришел попечитель, как будто б нарочно, чтобы снова во второй раз застать меня в деятельности. Это мне было ровно ничего, только, конечно, неприятно, и хорошо, что у [него] завязался разговор с Никитенкой о Жуковского "Одиссее". Я при нем почти ничего не читал. Куторги не было, я пошел вниз, и когда надевал шинель, вдруг вижу подле себя Ханыкова, который сидел у Никитенки.-- "Вы, кажется, читали у Никитенки?" -- "Я".-- "Так вас сильно интересует разгадка характера Гете?" -- сказал он мне.-- "Да, конечно, сильно".-- "Ну, так это сделано уже в науке". Я думал, что он говорит что про Гегелеву школу, и сказал несколько неловких слов, невпопад.-- "Нет, у Фурье, который нашел гамму страстей, 12 первоначальных и их сложение, которое составляет основу всякого характера".-- Мне должно было идти по Невскому, чтобы взять у Залсмана Беккера 3-ю часть, и он, толкуя мне учение Фурье, прошел до Фонтанки, после мы воротились, и он пошел по Конюшенной. Прощаясь,-- и раньше,-- он звал меня к себе в субботу вечером в дом Мельцера в Кирочную -- "Если хотите, я дам вам Фурье". Говорил с жаром и убеждением беспрерывно всю дорогу, говорил иногда весьма умные мысли для объяснения его, напр., как он пришел к этому "не через отвлеченности, а через то, что обратил внимание на земледелие, увидел, что помочь ему лучше всего через ассоциацию, но как попробовал осуществить ее, был поражен тем, что 2--3 семейства не могли никак ужиться вместе, и начал исследовать, почему это", и проч. Мне показалось странно, что он так скоро начинает говорить и объясняет с такою ревностью; эта ревность как будто бы немного бестолкова.-- Вот что значат дурные привычки: они заставляют подозревать в глупости за то, что доказывает только ревностное, горячее убеждение в истине и веру в то, что она должна распространяться, что всякий, признающий ее, должен быть апостолом ее.-- Я у него буду.
У Залемана взял; после домой; в 4 часа к портному,-- между прочим, потому не откладываю до завтра, чтоб поспело к субботе, к Ханыкову. Оттуда к Вас. Петр.; посидевши при ней с 3/4 часа (у них сначала была хохлушка довольно забаиная и бойкая, прачка, которая приносила белье, после играли в карты), я попросил проводить себя, чтоб отдать. Он пошел, и когда мы прошли переулок, я хотел проститься.-- "Нет, я вас провожу еще, мы долго не виделись",-- сказал он тоном от сердца и проводил до конца линии. После мы снова дошли до угла, раз с полдороги повернувши снова назад, потому что вперед нас вышла из ворот женщина и пошла впереди.-- "Жизнь, говорит, для меня весьма тяжела, весьма тяжело это положение, сам не умею сказать -- отчего, Надя мне почти в тягость и сам, признаюсь, ей в тягость" (мне кажется оттого, что, во-первых, положение его тягостно, во-вторых, потому что она неразвита умственно, это, конечно, тягостно не по-другому, а нравственно); "не знаю, как теперь разделаться с нею; продал кольцо свое и ее подвески и теперь не знаю, как выпутаться, -- сказал, что отдал поправить. Хорошо, что она мало на это обращает внимания".
Вот как он нуждается и она, а ничего не говорит. Ему хочется видеться со мною, а я не исполняю того, что сказал ему, что перейду от Терсинских, -- это все моя деликатность или нерешительность, которая заставляет дожидаться конца Любинькиной болезни. Слова его произвели довольно сильное впечатление на мою голову, но я слушал сердцем спокойно.
Воротился домой в половине 7-го, после чаю в 8 1/2 лег читать и уснул до ужина, 10 1/2, потому что был утомлен ходьбой.-- Никитенко сказал, больше как комплимент, что у меня логический, строгий порядок и простота; главное, что это. Это мне приятно, хотя я слова эти принимаю решительно как комплимент и нисколько они меня не радуют.
Что-то будет из этого начала знакомства с Ханыковым? Рассохнется оно или превратится в обращение меня в фурьериста -- что-то бог даст? Кажется, моя трусость и нерешительность и не-смение оставить прежние понятия, которые привились ко мне, заставят меня остаться в таком же положении в этом отношении, как и теперь, что основание: "страсти обыкновенно законны и привести только в гармонию" -- истина, а остальное большею частью мечты: особенно подозрительно, что их 12 -- число слишком подозрительно, как бы не из природы найденное, а натянуто для 12 звуков в музыкальной гамме, а если так, то, конечно, человек, делающий такие натяжки,-- человек фразы.
Свободное копирование
