Размышления

Мы будем счастливы только тогда,

когда осознаем свою хотя бы и самую

скромную роль. Только тогда мы сможем

жить и умирать в мире. Ибо то, что

придает смысл жизни, придает смысл и

смерти.

Антуан СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ

РАЗМЫШЛЕНИЯ

    Самое главное для меня сейчас - преодолеть страх перед неподвижно лежащим напротив меня чистым белым листом!

   Страх ответственности. И в то же время - боязнь, недосказав что-то, оказаться неправильно понятым...

   Рядовой тёмный зимний вечер на нашей основной командировочной испытательной авиабазе, на Нижнем Поволжье... В который уже раз во внезапно нахлынувших воспоминаниях приливает желание рассказывать и рассказывать... И вместе с тем возникают прагматичные "но" - а стоит ли? Как рассказывать-то?

   Так ли, как это делает мой старший товарищ, наш "флаг-штурман" Леонид Степанович Попов: изливать из души святая святых, описывая образы погибших товарищей (которых у многих из нас прошло по жизни не меньше, чем у ветеранов любой из войн)? Или, наоборот, как это делал мой отец - описывать собственную жизнь и события в ней, а уж через своё восприятие - всё остальное и всех остальных?

   Конечно, мне в различных смыслах очень близок путь отца, и литературный, и жизненный. Ему не очень повезло: до своего пятидесятилетия он не дожил ста тридцати трёх дней. И всего двух месяцев - до 50-летнего юбилея своей искренне, несмотря на все наносившиеся ему жестокие удары, любимой Родины (хотя и говорил уже априори об этом факте как о свершившемся).

   А впрочем, может быть и повезло: ему так и не досталось самого мучительного испытания - тяжёлой минуты пенсионного прощания со штурвалом. Он сжимал органы управления в руках и продолжал ими работать до самой последней секунды, когда близ городка Ля Ров на юге Франции его многотонный вертолёт МИ-6, потерявший управляемость из-за разрушения хвостовой балки, уже плюхнувшись было вынужденно на более или менее удачную площадку сверху плоскогорья, вращаясь, сорвался с обрыва, обрушился вниз на пылающий в ущелье лес и горел там ещё почти пять часов...

   Говорит Юрий ГАРНАЕВ:

   Не так давно один хороший мой знакомый спросил:

   - Юрий Александрович, а ты ведёшь дневник?

   Этот вопрос застал меня врасплох. Помню, в школьные годы я вёл дневник, пытался даже писать стихи и, как все мои сверстники тех юных лет, мечтал лишь о чём-то возвышенном. Но суровая действительность жизни изменила ход событий, и дневники свои я забросил.

   Правда, уже в зрелые годы, возвратясь из Парижа, где я участвовал в XXVI Парижском салоне авиации и космонавтики, - пройдя на вертолёте почти бреющим полётом по многим странам Европы: Польше, Германии, Дании, Голландии, Бельгии, Франции и полный впечатлений от этого перелёта, - я решил написать путевые заметки, которые назвал "Над крышами Европы".

   Когда я явился со своей рукописью к одному компетентному человеку, он, просматривая её, с улыбкой сказал:

   - Да, видно, и Гарнаев уже собрался на пенсию, коли начал заниматься писаниной.

   Это замечание, сказанное, возможно, в шутку, кольнуло меня в сердце. Неужели уже пенсия?

   Как быстро пролетели тридцать лет лётной работы, и как жалко выпускать из рук штурвал самолёта! Но жизнь не останавливается. И эта тяжёлая для меня минута не за горами.

   Поэтому и зародилась у меня мысль донести до молодого читателя некоторые эпизоды своей жизни. Ведь это не только моя жизнь - это биография сотен тысяч ровесников Октября, которые появились на свет в грозные годы и которые вместе со своей страной прошли через горнила всех испытаний. Многие из них не дожили до сегодняшних дней, отдав свою жизнь в Великой Отечественной войне, чтобы отстоять завоевания своих отцов. Ровесники Октября в рядах трудовых бойцов строили первое государство социализма, восстановили его из руин после смерча войны.

   Мне повезло. Я дожил до 50-летнего юбилея своей Родины, будучи её ровесником. Я был участником её великих свершений, я стал свидетелем её триумфа. Моя история - это история многих.

   Маленький домик на окраине небольшого городка Балашова, занесённого зимой снегом, а летом прекрасного тем, что расположен он на берегу реки Хопёр, в который мы, ребятишки, ныряли с ранней весны до поздней осени, а после ледостава катались на льду, приделав на дырявый валенок вместо коньков деревяшки.

   Правда, весной тихий Хопёр становился неспокойным, выходил из берегов, и по нему с шумом и треском шли льдины, на которых мы старались прокатиться, рискуя свалиться в воду. Проходил лёд, и Хопёр разливался, затапливал низкие места, но через две недели вода входила в берега, и он снова становился кротким. Это запомнилось на всю жизнь.

   Ещё запомнилось постоянное ощущение голода. Суровые годы переживала молодая Советская республика, окружённая кольцом блокады.

   Балашов находился в стороне от главных событий, но армия Деникина, свирепствовавшая в тех краях, зацепила и его. Несколько раз переходил Балашов из рук в руки - город простреливался насквозь, и много зданий было разрушено артиллерийской перестрелкой.

   Плохо было с продовольствием, родители наши из сил выбивались, чтобы прокормить нас, детей, а мы, маленькие, не понимали этого и просили есть. Но, наконец, отгремела канонада. И только разрушенные здания пустыми глазницами окон напоминали о недавних сражениях.

   Лучше стало и с продовольствием. Открылись магазины, ларьки, большой базар. Против нашего дома открыли колбасную. Я часто стоял около её двери и смотрел, как толстомордые колбасники развешивали круги только что изготовленной колбасы.

   Однажды один из них, обращаясь ко мне, сказал:

   - Ну, голь перекатная... Спой "Интернационал" - дам колбасы.

   Я знал слова "Интернационала". Его научил меня петь мой дядя Ваня - красногвардеец. И я запел:

Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов...

   Колбасники схватились за животы и начали гоготать. Мне было непонятно, почему они хохочут. Ведь я так старался...

   И ещё в память врезалось одно незабываемое событие.

   Мать вела нас с сестрёнкой к бабушке, сама торопясь на вечернюю работу. Была холодная зима 1924 года. Январская метель, разгулявшись, занесла узенькие балашовские улочки, и мы через силу пробивались сквозь сугробы. Навстречу нам, согнувшись от ветра, шёл мужчина. Поравнявшись с нами, он остановился и окликнул мать. Это оказался наш знакомый.    - Валя, - сказал он, обращаясь к матери, - какое несчастье! Умер Ильич, Ульянов... Что же теперь будет?

   Мать охнула и заплакала. Мы с сестрёнкой не могли понять, кто такой Ильич и почему плачет мать.

   Когда мы пошли дальше, я начал приставать к матери:

   - Мама, кто такой Ильич? Наш родственник?

   Девичья фамилия матери была Ульянова.

   - Нет, сынок, не наш родственник, но это такой человек, что его знали все, - сказала мать.

   Конечно, я ничего не понял из её слов, я был ещё слишком мал для этого...

   Этими смутными воспоминаниями начиналась моя жизнь...

1967 г.

    Но не эгоистичен ли, не субъективен ли выбранный отцом в его книге путь изложения?

   Вспоминаю свой альбом курсантских фотокарточек - разные моменты из самых бурных лет моей жизни. Но всё окружающее на тех карточках - лишь фон, а центральное место на фотографиях занимает мой "облик". И вот теперь - мучительное осознание собственной ненужности: ведь я точно помню, что здесь, например, рядом со мной, на плацу у казармы, стоял Шурик Плешаков. Но он не вошёл в формат при печати, а негатив не сохранился.

   И зачем мне теперь смотреть на эту фотографию, если только на этой неделе я узнал, что Шурик - далеко не первый из моих однокашников - погиб в полёте на МиГ-29, взлетев по команде "Воздух" из боевой готовности в дежурном звене на одном из германских аэродромов Западной группы войск! А я вот сижу здесь - живой и невредимый. Сижу и пишу, несмотря даже на то, что ещё вчера, 7 февраля 1990 года, в очень плохую погоду с большими трудностями "уселся" на запасную полосу на опытной машине. В испытательном полёте на ней разрушился двигатель и этому сопутствовал целый ряд других отказов: части электрической системы, бортового навигационного комплекса, опытной электронной индикации...

   Впрочем, с другой стороны, нет для меня книги дороже отцовской "Проверено на себе". Нет ближе слов, чем каждое из обострённо мной воспринимаемых в написанных отцом строках о его жизненных событиях, и через них - о его товарищах, уже ушедших или живых, о радостных или драматичных случаях. Из этого, пожалуй, и складывается История: если не всего Человечества, то, по крайней мере, Авиации и просто - Нашего Времени.

   Да, пожалуй, этот путь мне ближе... Решение принято: я попытаюсь пойти им же! Не претендуя, впрочем, при том на роль лермонтовского Печорина, в адрес жизнеописания которого было ещё в прошлом веке сказано:

   "История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление".

   Но с чего же начать?

   Не буду мудрствовать лукаво. В который уже раз за многие проведённые в этих степных приволжских краях месяцы - порой по восемь в году - я вспоминаю свой первый полёт здесь в октябре 1987 года. Тогда я, всего лишь через четыре месяца после выпуска из Школы лётчиков-испытателей Минавиапрома, приехал впервые на этот военный аэродром, чтобы выполнить несложное, но одно из первых моих целиком самостоятельных заданий: перегнать боевой самолёт на базу. В тот момент здесь "отсиживали" свой командировочный черёд мои старшие коллеги - лётчики-испытатели Виктор Васильевич Рындин и Роман Таскаев.

   Сразу же после моего приезда сюда наш базовый аэродром в моём родном Жуковском надёжно прикрыло густым туманом. И я, как говорится, "крепко засел".

   Прошло несколько дней бездействия, и Роман, напрягши свои немалые пробивные дарования, организовал мой первый испытательный полёт на этом аэродроме. Но для этого, как и везде, необходимо было пройти через ряд формальностей: оформить документально протоколы сдачи мной всевозможных зачётов на предмет допуска к полётам, организовать облёт района испытательных полётов... Правда, с последним мероприятием вышла заминка: все наши самолёты здесь были "боевые", то есть одноместные истребители, предназначенные только для полётов по конкретным программам испытаний. И найти положенную для такого облёта двухместную "спарку" не представлялось возможным.

   Тогда Роман каким-то чудодейственно-гипнотическим способом сумел доказать здешним командирам-военачальникам, что ту же задачу можно "легко" решить иначе - в парном полёте на двух боевых самолётах, где я пойду ведомым, а он, в качестве ведущего, проведёт меня по всему району полётов. На этой авантюре они и порешили.

   И вот я, включив форсаж, взлетаю и в паре с Романом поднимаюсь в воздух... Обычный, довольно простой испытательный полёт "третьей степени сложности". При этом всего четыре "мелочи" усложняют мне жизнь:

   - во-первых, как и задумано, я впервые поднимаюсь в воздух на данном, доселе незнакомом мне аэродроме;

   - во-вторых, я первый раз лечу ведомым в строю после почти трёхгодичного (ещё со строевой части ВВС) перерыва в групповых полётах;

   - в-третьих, это мой самый первый вылет на совершенно новом для меня типе самолёта, одноместном истребителе-бомбардировщике МиГ-27М;

   - в-четвёртых, все вышеперечисленные обстоятельства, как-никак, сопряжены с реальным, пусть и всего лишь "третьей степени сложности", но испытательным заданием.

   Почему-то именно этот полёт вспоминается сейчас... Быть может, из-за столь колоритного букета сопутствовавших обстоятельств... А возможно, и из-за имевшего в нём место курьёза: выполняя, кроме всего прочего, роль моего "гида" в облёте нового района, Роман после выполнения основного задания стал "водить" меня в паре по прилежащим к аэродрому зонам и по радио комментировать характерные ориентиры. Но по причине того, что на этой "точке" была принята уникально сложная система радиообмена, предусматривавшая множество переходов на различные радиоканалы, то я в какой-то момент "потерялся" на связи, прослушав очередной переход на иной канал.

   И вот я лечу в составе пары, дисциплинированно "держа крыло" виражащего впереди ведущего, и с большим удивлением прослушиваю в эфире... тишину! А в это время он, на другом радиоканале, даёт подробные пояснения мишенной обстановки низлежащего полигона...

   Решено!

   Тот полёт и будет моей точкой отсчёта. Постараюсь попредметнее изложить всё, что волнует меня, что было до него и будет после. Не уверен, что есть смысл всегда строго следовать хронологической последовательности изложения, порой стоит руководствоваться последовательностью ассоциативной.

   Буду говорить о том, что переживаю, увязывать это с уже пережитым. Временами буду мысленно возвращаться в более или менее отдалённое прошлое в той последовательности, в которой, вследствие тех или иных обстоятельств, вспыхивает моя память и незаживающие на ней раны.

   Пожалуй, на данный момент такой порядок изложения импонирует мне в наибольшей степени. Попробую ему следовать.

   Посмотрим, что получится...

февраль 1990 г.