Наконец, следует упомянуть о том, что Департаментом таможенных сборов был выписан из Одессы некий Гольденберг, ловкий еврей, бывший контрабандист, не имевший какой-либо специальности, а сведущий по всевозможным частям; он не присутствовал в главной комиссии, а участвовал в комиссиях экспертных, которые были образованы по отдельным отраслям промышленности одновременно с открытием действий главной комиссии; Гольденберг фигурировал в качестве одесского торговца; ему было заплачено значительное вознаграждение из казны за то, чтобы быть оппонентом представителям промышленности; кроме того он, по окончании, был даже награжден орденом, а так как дела его в Одессе были в расстроенном состоянии, то он после того остался в Петербурге и сделался биржевым маклером, действуя по фондовой части.
Начало действий комиссии, при существовавшем направлении в правительственных сферах, вызывало какой-то страх, притом участие в комиссии представлялось тогда делом совершенно новым. В то время памятен был еще случай и с К.В. Прохоровым; вспоминалось и то, как, при раннейшем еще изменении тарифа, фабриканты, узнавши о готовящемся понижении пошлин, отправляли депутацию к министру, и как он, выслушавши их, сказал, что заявление их заслуживает внимания, но тариф уже подписан. При таком настроении отправились в ноябре для начала Резанов и с ним: Санин, тогда еще весьма молодой человек, но довольно смелый и обладавший даром слова, и Мошнин, человек образованный, бывший преподавателем в военном ведомстве; первым шел отдел жизненных продуктов. При появлении в заседание комиссии, первым вопросом, который им сделал делопроизводитель Бушен, был, как передавал Санин, намерены они говорить или нет, и, сообразно полученному утвердительному ответу, указал им места. Надобно заметить, что в среде правительственных членов, которые назначенных лиц совершенно не знали, существовало убеждение в полном невежестве купечества, а также и в том, что оно будет делать заявления лишь о предметах, затрагивающих его интересы непосредственно; этим объясняется и вопрос Бушена. Когда же затем Санин и Мошнин начали оспаривать предположения о понижении пошлин на предметы, не производимые в России, указывая на напрасный ущерб от этого для казны и приводя другие по этому доводы, нередко не без иронии, чиновники-члены были совершенно озадачены, тем более что из них многие не обладали способностью излагать свои мысли так, как это было ими встречено (Резанов в этом не участвовал). Тут была пробита брешь в том понятии, которое существовало о московском торговом люде; комиссия стала относиться к московским депутатам с большей осторожностью и в тоже время стала к ним во враждебное отношение, в особенности в силу обстоятельств, о которых будет сказано ниже.
Для выяснения этого приходится отклониться несколько в сторону. Как известно, печать, находившаяся под строгим запретом, в 60-х годах получила значительную свободу; а так как умеренности у нас нет ни в чем, то это же произошло и здесь; вместо того, чтобы с осторожностью двигаться вперед, она сразу пошла вовсю; первое, что встретилось в Москве, это было закрытие в мае 1866 года редакции "Московских ведомостей", когда Катков, получив предостережения, начал препирательство с министром, и вот в такое время в среде крупного купечества, а в особенности фабрикантов, ввиду усиленно распространявшихся фритредерских тенденций, возникла мысль основать серьезный орган, который мог бы защищать промышленность; лицом, способным для этого, представлялся И.С. Аксаков. Средства на издание были собраны по подписке; участие в этом было принято Морозовым, Ляминым, Малютиным и др. Газета под названием "Москва" начала выходить, но неудержимый Аксаков не заставил долго ждать; газета была прихлопнута. Тогда на место ее от имени подставного лица пошла в свет заместительница ее газета "Москвич", начавшая рассылаться подписчикам "Москвы"; та же участь, как известно, постигла и "Москвича"; операция эта стоила участникам, сколько помнится, до 80 тыс. руб.
При таких обстоятельствах, с открытием действий тарифной комиссии, был направлен в Петербург в качестве корреспондента газеты "Москва" А.С. Чероков (недавно умерший), который получаемые от членов комиссии сведения немедленно сообщал в редакцию. Так, по поводу высказанного в комиссии Н.А. Ермаковым, с целью понижения пошлин, что кофе развивает умственные способности, в статье, написанной И.К. Бабстом, явилась юмористическая заметка; затем относительно направления, проявлявшегося со стороны Бутовского, было выражено прямо, что это тот самый Бутовский, который в своем сочинении о производительных силах России занес Вышний Волочок в Новгородскую губернию. Этого было достаточно для того, чтобы раздражить Бутовского, а также восстановить против всех москвичей Неболсина и других членов; номера "Москвы" и "Москвича" стали постоянно появляться в заседаниях комиссии по их выходе; подозрение, павшее на московских депутатов за разглашение сведений, было выражено открыто. Но явилось обстоятельство, поставившее председателя и единомышленников его в совершенный тупик: было описано с известной иронией происходившее в одном заседании, в котором московских представителей совсем не было, и вследствие замечания председателя, на это было ему тогда же указано; из чиновников же никто не мог подозревать, что сказанные сообщения мог делать со всей точностью Журов. Санин и Мошнин, оставаясь при отдельных мнениях, нашли более практичным писать такие мнения по составлении соответствующих журналов комиссии, дабы иметь возможность критически разбирать приведенные в журналах доводы. Неболсин стал возмущаться этим и требовать представления мнений в трехдневный срок по подписании журналов. Я упоминал уже, что кроме главной тарифной комиссии по разным отделам были образованы экспертные комиссии, в которые приглашались фабриканты и торговцы в неограниченном числе. При таких обстоятельствах 7 января 1868 года я отправился в С.-Пб. вместе с фабрикантами шерстяных изделий, в числе человек 15, из которых большинство, в сущности, составляло не более как балласт; но так считалось нужным делать. Поезда выходили тогда в час дня и были в пути часов 18 или 19; вагоны были теплые только для первых 2 классов, а 3-й класс отопления не имел. Приехавши, поместились мы большею частью в Грандотеле (на Малой Морской); хотя я был уже в С.-Пб. в 1855 году, но это происходило не при такой обстановке, а потому все было новым. Начались заседания экспертных комиссий; Бутовский, председатель комиссии по шерстяному отделу, бесцеремонно отнесся к нам, назначивши заседания лишь через несколько дней и притом с перерывами, несмотря на то, что мы собрались по назначению в таком большом числе; вследствие этого многие из приехавших со мной только и делали, что ходили по вечерам в театры, а целый день дулись в карты. Морозы держались тогда страшные - помню было 36°; в поездах замерзло много детей в вагонах 3-го класса; фонари газовые, обледеневши, едва светили. Затем, несколько дней спустя по окончании химического отдела, в котором участвовали Санин и Мошнин, пришлось и мне с Горбовым и Третьяковым вступить в тарифную комиссию. Дело сначала пошло у меня довольно гладко; председатель был, видимо, доволен, что отделался от предшествующих членов, и потому, хотя и я оставался при отдельных мнениях по вопросам разного рода, не составлявшим специальности присутствовавших представителей московской промышленности, он не выражал неудовольствия на это, но такое положение существовало недолго. Санин и Мошнин, взявши к себе журнал комиссии для составления особого мнения по химическому отделу, увезли его в Москву; узнавши о том, Неболсин с раздражением передал мне, что он сообщил об этом министру, дабы послать телеграмму генерал-губернатору об отобрании от них журнала, и хотя вследствие моего телеграфирования журнал был возвращен немедленно, но отношения Неболсина сделались и ко мне какими-то враждебными. Представители Москвы пользовались с его стороны особым почетом против представителей других местностей; когда по какому-нибудь вопросу делались замечания, а мы ничего не говорили, то он непременно злобно обращался к нам с словами "а что скажут московские депутаты?". Мы считались у него неделимым целым - оппозицией во всем, хотя на мою долю не выпадало никаких случаев, которые имели бы резкий характер.
Отношения обострились до чрезвычайности на хлопчатобумажном производстве, где главным действующим лицом был Т.С. Морозов, державший себя не совсем тактично; это началось уже в экспертной комиссии, вызвавши там по поводу резкостей Морозова замечания даже со стороны добродушного председателя князя Оболенского и вынудивши однажды Морозова просить извинение.
Резанов вообще уклонялся от всего, что могло быть неприятным Бутовскому, и старался подслуживаться; он познакомил с ним и Ермаковым С.М. Третьякова, и заявления промышленников по льняному делу, которым интересовался Третьяков, получили во многом удовлетворение. При таких же обстоятельствах прошел и шелковый отдел, для которого специально был назначен А.Г. Сапожников с Ниссеном (с.-петербургским фабрикантом) и Лезерсоном. По суконному делу Четвериков столковался с Бутовским в силу своего прежнего знакомства с ним. Оставался отдел шерстяных тканей из гребенной пряжи и самого прядения ее - то, что лежало на мне. Ткани прошли без прибавки против проекта, так же как и пряжа, но я доказывал, что при этой пошлине гребенное пряденье не может развиваться, а должно остановиться на выработке низких номеров, которые не составляют главной потребности. Склонить комиссию в пользу этого мнения средств но имелось, притом товарищи мои относились к этому безучастно, тем более что пошлина не понижалась; поэтому я при баллотировке вопроса возражать не стал, но изложил это в подробности в виде отдельного мнения, которое при напечатают заняло 7 страниц (большого писчего формата); этим я хочу сказать, насколько было нелегко составлять такие мнения, когда это требовало исполнения в краткий срок. К этому прибавлю, что мне пришлось составлять всего 12 мнений по разнообразнейшим предметам, в которых я специальных знаний не имел, тогда как всех, кроме того поданных мнений (не считая 4 небольших чиновнических о понижении пошлин), было только 3 - 2 пространных, составленных по жизненным продуктам и химическим товарам (Санина и Мошнина) и 1 - по хлопчатобумажному производству (Морозова, Крестовникова и Рябушинского, кем писано - не знаю). Составление таких мнений было затруднительно и потому, что днем (с 1 до 4 или 5 часов) было занятие в экспертных комиссиях, а с 8 час. вечера до 12 час. и даже долее шло заседание главной комиссии; на работу оставалось время послеполуночное, приходилось просиживать иногда до 5 час. утра, так как требовалось делать справки и выборки из "видов внешней торговли", которые я возил с собою, из различных других имевшихся материалов, наконец, пересматривать незадолго пред тем вышедший за границей "Enqukte", касающийся французской промышленности. Затем составленное необходимо было самому переписывать набело, помощников у меня не было. Мороз поддерживался сильный весьма долго, заниматься приходилось, сидя в номере возле двери, так как от окон дуло нестерпимо; однажды, после нескольких бессонных ночей, я свалился совсем и, уже кое-как выспавшись, мог исправиться. Жизнь была самая беспорядочная, притом сопряженная с тяжелым настроением, так как состав комиссии представлял из себя два враждебных лагеря; милостивым отношением, как я уже сказал, пользовались лишь подслуживавшиеся и хлопотавшие только о том, что касалось их лично, не заикаясь о постороннем. Все работы комиссии окончились во 2-й половине марта; ездить в заседания приходилось несколько раз, делая небольшие перерывы, ездило большинство из нас тогда во 2-м классе, и при одной из поездок был страшный случай: отправлялся я (было это в воскресенье перед Масленицей) в Москву; вскоре по выходе поезда со станции Малой Вишеры, по милости пьяного стрелочника (как говорили), второклассный вагон сошел с рельсов и пошел по шпалам, потащивши за собой следующий вагон; переполох был ужасный; благодаря Богу, уже скоро поезд был остановлен, а то неизвестно, что могло бы быть; пришлось только простоять часов 8, доколе было все приведено в порядок, доставлен новый вагон и исправлены повреждения.
