Нелишне сказать еще о том, что с открытием действий тарифной комиссии Александр Павл. Шипов, имевший небольшой химический завод, вздумал заняться составлением своего проекта тарифа в духе покровительственном; в материальном отношении ему помогал тут Семен Павл. Малютин, в то время ставший старшим представителем дома Малютиных и весьма энергично взявшийся за дело (он, к сожалению, повел жизнь неправильную и умер в молодых годах). У Шилова, помещавшегося в гостинице "Париж" (на Малой Морской), были постоянные совещания по поводу происходившего в комиссии, в особенности при рассмотрении химического отдела. Мне приходилось, просидевши у себя до 2-го часа ночи, отправляться туда (это было напротив) и там встречать целое совещание по какому-либо предмету (это привожу для иллюстрации беспорядочности жизни того времени). Эта работа Шилова, не имевшая возможности быть законченной, не могла и достигнуть какого-либо успеха, тем более что он задавался по тому времени крайностями, тогда как следовало добиваться хотя бы чего-нибудь.
Главные столкновения, как я уже говорил, произошли в комиссии относительно пошлин по хлопчатобумажному отделу; разрешение этого вопроса в том или другом виде представляло для внутреннего промышленного округа весьма важное значение, а потому стали изыскиваться средства к выяснению кому следует положения дела и опасности, угрожающей промышленности. В это время И.К Бабст проживал в С.-Пб., занимаясь преподаванием политической экономии великому князю Владимиру Александровичу; при его посредничестве, через близко знакомого ему тогдашнего государственного контролера Валериана Алекс. Татаринова (как секретно сообщалось), было доведено о происшедшем в комиссии до сведения Наследника Цесаревича и дана была возможность Морозову, Крестовникову и Баранову явиться лично для объяснений о том к Константину Влад. Чевкину, председателю Департамента экономии Государственного совета, к которому должно было поступить дело; Чевкиным было обещано обратить внимание, и результатом всего этого явилось то, что для рассмотрения тарифа в Государственном совете было образовано особое соединенное присутствие под председательством Чевкина, и в состав его были назначены: Наследник Цесаревич, министр финансов М.X. Рейтерн, бывшие министры Княжевич и Брок и Неболсин, сделанный перед тем членом Государственного совета.
В возбужденном состоянии явились в Москву депутаты, присутствовавшие в комиссии при рассмотрении тарифа по хлопчатобумажному отделу; они отказались от участия в комиссии, представивши протест, а потому находили необходимым созвать фабрикантов, объяснить им положение, в котором находится дело, и предложить им возбудить ходатайство о допущении выбранных ими лиц к объяснению при рассмотрении тарифа в Государственном совете. В частном по этому предмету совещании было решено просить о созыве для этого фабрикантов в биржевом зале; но председатель Биржевого комитета Лямин уклонился от этого, отозвавшись, что биржевому купечеству предоставлено право представлять в Биржевой комитет заявления об его нуждах, тогда как нет указаний, чтобы оно могло иметь для рассуждения о том какие-либо собрания. Так как депутаты были одновременно представителями отделений Мануфактурного и Коммерческого советов, то, получивши тот отказ, обратились они к председателю отделений Резанову с такой же просьбой; но он нашел также, что в помещении отделений могут собираться для обсуждения дел только члены таковых, а не посторонние лица; делать было нечего - решились тогда отправиться к купеческому старшине Бостанджогло и просить о разрешении собраться в зале Купеческой управы. Бостанджогло, выдававший себя всегда за истого законоведа, на просьбу их сказал: "Скопом закон воспрещает подавать просьбы, а ведь это скоп". Положение было критическим; наступила Страстная неделя, а слухи были, что в Петербурге гонят дело на почтовых и что рассмотрение его в Государственном совете начнется чуть ли не на Пасхе. Собрались мы 28 марта (в Великий четверг) у К.Т. Солдатенкова (на Мясницкой), чтобы порешить окончательно, что делать; последней попыткой оказалось просить помещение Городской думы; к городскому голове отправились для этого С.П. Малютин и еще кто-то; князь А.А. Щербатов, отнесшись к этому сочувственно, выручил, таким образом, из затруднительного положения.
Собрание состоялось 2 апреля днем; присутствовало в нем 228 лиц; им вкратце было объяснено о встреченном в комиссии направлении и предложено подать в Биржевой комитет заявление о необходимости, с одной стороны, представить министру финансов об опасности, угрожающей русской промышленности при установлении проектированных тарифной комиссией пошлин, а с другой - ходатайствовать о допущении избранных тем собранием лиц к представлению объяснений при дальнейшем рассмотрении тарифа. По запискам избраны для того были: Т.С. Морозов, П.И. Санин, я и В.А. Кокорев (последний по его всеведению в петербургских сферах), тогда как Резанов и другие, увивавшиеся около чиновничьего мира, получили незначительное число заявлений. Сведения о происшедшем в этом собрании были, конечно, сообщены не сочувствующей тому кликой тотчас же в министерство (в собрании был Резанов) и, прежде нежели поданное в Биржевой комитет заявление могло дойти до министерства, в Москве было получено приглашение Резанову, Четверикову, Сапожникову и мне прибыть для объяснений при рассмотрении тарифа в особом присутствии Государственного совета; Морозов был приглашен лишь после, когда рассматривался хлопчатобумажный отдел, а Санин удостоен этого не был.
Отправились мы в Петербург; Резанов, имевший большую бороду, пробрил ее в середине, чтобы было видно, что он жалованная персона: у него на шее был Станиславский орден; приехавши туда, пустились мы обивать пороги - прежде всего к статс-секретарю особого присутствия Андрею Парфен. Заблоцкому-Десятовскому, затем к помощнику его Павлу Афанас. Измайлову, которыми были приняты очень радушно, после чего поехали, согласно данному указанию, к самому Чевкину. Жил где-то чрезвычайно далеко, у Аларчина моста; приехавши к нему и вошедши в залу, мы остановились у самых дверей; после некоторого ожидания вышел из соседней комнаты и подошел к нам Чевкин; это был небольшой сурового вида старый военный, согнувшийся на одну сторону (у него одного бока не было); правую руку держал он за бортом своего костюма, а левую в кармане по отрекомендовании нас Резановым, он предложил нам приехать к нему на другой день, чем и кончилась наша первая аудиенция. Когда мы явились к нему вторично, мы встретили уезжавшего от него Бутовского; это невольно произвело неприятное впечатление: можно было предполагать, что Бутовский успел представить дело в ненадлежащем свете. Мы были предупреждены, что Чевкин не любил длинных объяснений и что с ним надобно быть кратким. На этот раз, вышедши к нам в том же порядке, он сел с нами за небольшим столиком, находившимся почти у самых дверей, и обратился к Резанову с кратким вопросом; Резанов дал ему ответ в самых общих чертах, исполненный раболепства, что-де фабриканты надеются на милостивое внимание правительства, что-то еще более краткое прибавил к этому и Четвериков; а так как возражать в комиссии против существовавшего стремления приходилось мне, а не тем моим товарищам, то я счел необходимым сказать несколько слов, коснувшись прямо предмета, по которому мы вызваны; на это Чевкин вдруг, с выражением неудовольствия, возразил буквально так: "нельзя же, г-н Найденов, требовать невозможного", - этим беседа наша, продолжавшаяся не более 1/4 часа, и закончилась; на этот раз он, отпуская нас, удостоил подать каждому 2 пальца левой руки; впечатление, которое произвел этот прием на меня, было крайне неприятное: видно было что он Бутовским был настроен против меня лично, иначе откуда он мог запомнить мою фамилию; хорошего было трудно ожидать далее.
На другой день после того было назначено нам явиться в Государственный совет; перед этим я увидался с Бабстом и получил от него указание, что объяснения не должны быть слишком пространными, дабы не ослаблять внимание присутствующих, а затем, что необходимо поддержать вопрос об обложении искусственной шерсти, так как этим заинтересовались некоторые лица, хотя для нас он имел третьестепенное значение. Государственный совет помещался тогда в здании Зимнего дворца, подъезд с набережной. Приехал я туда в тревожном настроении - положение мое в этом деле было чрезвычайно нелегким, чего не ощущали вовсе мои товарищи; мне предстояло в сжатом виде изложить то, что занимало в моем особом мнении 7 больших печатных страниц; надобно было обдумать, чтобы не пропустить ничего существенного и, как было указано, не обременить слушателей. Прибыл я туда вместе с Резановым и Четвериковым (Сапожников остался до рассмотрения шелкового отдела, назначенного на другой день); после краткого ожидания мы были приглашены в зал заседания совета; все это было настолько новым, производило такое впечатление, что я считаю нелишним описать встреченную обстановку. Зал выходил окнами на набережную, был занят почти весь столом, имевшим форму продолговатого прямоугольника, с широким входом (со стороны окон) во внутреннюю его часть; стены зала были покрыты малиновыми бархатными обоями с большими золотыми государственными гербами; на 3 стенах были портреты Императоров Александра II, Николая I и Александра I; в средине стола (лицом к окнам) занимал место Чевкин в парадной форме, по правую сторону - Наследник Цесаревич, по левую - министр финансов М.X. Рей-терн, напротив - А.М. Княжевич, П.Ф. Брок и Г.П. Неболсин, позади их за особым столом, находившимся внутри большого стола, помещались Заблоцкий-Десятовский и Измайлов; мы были посажены внутри большого стола. От нас требовались объяснения лишь по тем предметам, по которым мнения в комиссии разделились. Какое заключение дано было в таких случаях министром финансов - к какому мнению присоединился он, нам в то время известно не было, так как представления его в Государственный совет мы видеть не могли: это было великой тайной; но впоследствии мне пришлось приобрести экземпляр его, оставшийся после Бушена, и из него я увидал, что министр присоединился большею частью к низшим пошлинам; исходило ли это из его убеждений или он стремился только не быть отсталым от господствовавшего заграничного направления того времени, сказать не могу.
Первым шел вопрос об искусственной шерсти; мы (эксперты) для объяснений должны были подходить к столу; по этому вопросу вышел Четвериков и сказал несколько слов в пользу возвышения пошлины; следующей затем наступила моя очередь о пошлине на пряжу; должен сознаться, что у меня явилось ощущение, которого я не испытывал со времени училищных экзаменов: затряслись поджилки, я старался лишь не потерять нити, не пропустить чего-либо необходимого. Я начал с исторического обзора возникновения и дальнейшего хода гребенного пряде-нья, а затем, указавши на значение этого рода промышленности, с подкреплением рельефно выдающимися статистическими сведениями и другими цифровыми данными, привел все доводы в пользу того, что, при назначенной пошлине (4 р. 50 к.) дело развиваться не может; всякая же прибавка будет способствовать к приобретению возможности для выработки более высших сортов пряжи; объяснение мое продолжалось без перерывов не менее 1/4 часа; присутствующие слушали с видимым вниманием; по окончании этого нам было предложено удалиться. Через несколько времени мы были приглашены вновь; тогда пошел вопрос о пошлине на валяные ткани (суконные товары), относительно которых краткие объяснения дал Четвериков, после чего мы опять вышли из зала; наконец пригласили нас в 3-й раз для объяснения по поводу пошлин на ткани неваляные, на что краткие объяснения пришлось дать мне и что-то сказал Резанов, дабы не остаться совершенно безмолвным. По окончании этого Чевкин обратился к нам с вопросом: "Если бы была несколько возвышена пошлина на пряжу, то может ли остаться пошлина на ткани в проектированном виде?" На это Резанов поспешил ответить, что тогда следует увеличить пошлину и на ткани. Хотя было чрезвычайно неудобно выказывать тут разногласие в мнениях, тем не менее я должен был сказать, что в пошлине на ткани, которые облагаются по 20 и 34 р. с пуда, прибавка в 1 1/2 р. на пряжу не может иметь существенного значения; но выходка Резанова испортила все дело, тогда как, судя по вопросу Чевкина, можно было видеть, что мое заявление о пошлине на пряжу произвело известное впечатление. Возвышения, как известно, не последовало (в 1884 году пошлина была поднята до 12 р. 75 к. и 14 р. 25 к.).
После того председатель объявил, что мы можем отправляться, но мне сказал, чтобы я подождал немного; дожидаясь в сосед-м зале, я не мог придумать, что он замышляет относительно меня, но дело объяснилось; вышедши, он передал мне, что так как я занимался разработкой многих вопросов и хорошо ознакомился с ними, то не пожелаю ли я принять участие при их рассмотрении, хотя бы, например, по кожевенному производству. Это наделали все писанные мною отдельные мнения; я отказался, объяснив, что предметы те не составляют моей специальности настолько, чтобы я мог входить в объяснение по ним в больших подробностях против изложенного в поданных мнениях.
Затем, при посредничестве Бабста, мы получили разрешение представиться Наследнику Цесаревичу; представление это состоялось в воскресенье в Аничковском дворце после обедни, при совершении которой мы присутствовали; когда по окончании ее мы проходили чрез дворцовые комнаты, то находившиеся там с любопытством осматривали нас, так как в партикулярных костюмах там никого не было. Мы были приняты Наследником Цесаревичем и Цесаревной; на принесенную нами благодарность за внимание, оказанное русской промышленности участием в рассмотрении тарифа, и ходатайство о поддержании ее в дальнейшем, Государем Наследником, с обычным сочувствием, которое мне приходилось постоянно встречать впоследствии, были сделаны нам некоторые краткие вопросы и при этом, между прочим, выражено, что "ничего с ними не поделаешь".
Приведенные обстоятельства доставили мне случай сделаться известным Рейтерну и Чевкину, о последствиях чего придется говорить позже.
За заслуги, оказанные на пользу промышленности, получили тогда же, - вследствие, конечно, представления Бутовского, -награды по Министерству финансов: Лямин - звание коммерции советника, а Резанов и Бостанджогло - следующие ордена, так что из содействовавших недопущению собрания фабрикантов никто забыт не был, хотя Бостанджогло, как член отделения Мануфактурного совета, даже никаких особых занятий по отделению не имел. Кроме того, из участвовавших в тарифной комиссии, Третьяков и Сапожников (последнему был только 25-й год от рода) в июне 1868 года были назначены в члены отделения Мануфактурного совета.
Свободное копирование
