Пятница, 14 июля. С утра я тщательно оберегаю свою особу, ни разу не кашляю громко, не двигаюсь, умираю от жары и жажды, но не пью.
Только в час я выпила чашку кофе и съела яйцо, но такое соленое, что скорее это была соль с яйцом, чем яйцо с солью.
Я уверена, что соль полезна для гортани.
Наконец, мы отправляемся, заезжаем за графиней и подъезжаем к № 37, Chausse d'Antin, к Вартелю, первому парижскому профессору.
Графиня М. была у него и говорила об одной молодой девушке, которую особенно рекомендовали в Италии и о которой родители хотели знать – чего можно ожидать в будущем от ее голоса?
Нас ввели в небольшую залу, примыкавшую к той, где находился учитель, в это время дававший урок.
– Ведь в четыре часа,- сказал какой-то молодой человек, входя.
– Да, monsieur, но вы позволите этой молодой девушке послушать?
– Конечно.
В продолжении часа слушали мы пение англичанки; голос гадкий, но метода! Я никогда не слыхала, чтобы так пели.
Стены той комнаты, где мы сидели, увешаны портретами известнейших артистов, с самыми сердечными посвящениями.
Наконец, бьет четыре часа, англичанка уходит; я чувствую, что дрожу и теряю силы.
Вартель делает мне знак, означающий: войдите! Я не понимаю.
– Войдите же,- говорит он,- войдите! Я вхожу в сопровождении моих двух покровительниц, которых я прошу вернуться в маленький зал, потому что они меня стесняют, и действительно, мне очень страшно.
Вартель очень стар, но аккомпаниатор довольно молод.
– Вы читаете ноты?
– Да.
– Что вы умеете петь?
– Ничего, но я спою гамму или сольфеджио.
– Попробуйте сольфеджио. Какой у вас голос? Сопрано?
– Нет, контральто.
– Посмотрим.
Вартель, который не встает с кресла, сделал знак начать. Я начала сольфеджио, сначала дрожа, потом с досадой и довольная собой в конце. Я не сводила глаз с длинной фигуры учителя. Это удивительно.
– Ну,- сказал он,- у вас скорее меццо-сопрано. Это голос, который будет увеличиваться.
– Что же вы скажете?- спросили обе дамы, входя.
– Я скажу, что голос есть, но вы знаете, надо много работать. Это голос совсем молодой, он будет расти, наконец, он будет следовать за развитием молодой девушки. Есть материал, есть орган, надо работать.
– Так что вы думаете, что это стоит труда?
– Да-да, надо работать. О да, надо работать!
– Я дурно спела?- сказала я наконец.- Я так боялась!
– Ах барышня, нужно привыкнуть, нужно превозмочь этот страх, он был бы совершенно неуместен на сцене!
(Но я была в восторге уже от того, что он сказал, потому что то, что он сказал, страшно много для бедной девушки, которая не доставит ему никакой выгоды. Привыкнув к лести, я приняла, было, этот холодный рассудительный тон за холодность, но скоро поняла, что, в сущности, он остался доволен).
Он продолжал:
– Нужно работать, у вас есть данные… Это уже страшно много!
Между тем аккомпаниатор мерил меня взглядом с ног до головы, тщательно осматривая мою талию, плечи, руки, фигуру. Я опустила глаза, прося провожавших меня дам выйти.
Вартель сидел, я стояла перед его креслом.
– Вы брали уроки?
– Никогда… то есть только десять уроков.
– Да. Словом, нужно работать. Не можете ли спеть какой-нибудь романс?
– Я знаю одну неаполитанскую песню, но у меня здесь нет нот.
– Арию Миньоны!- закричала тетя из другой комнаты.
– Отлично, спойте арию Миньоны.
По мере того, как я пела, лицо Вартеля, выражавшее сначала только внимание, стало выражать некоторое удивление, потом прямо изумление и, наконец, он дошел до того, что стал качать в такт головой, приятно улыбаться и подпевать.
– Гм…- произнес аккомпаниатор.
– Да, да,- отвечал профессор наклонением головы. Я пела в большом возбуждении.
– Держитесь на месте, не шевелитесь, ну, отдохните!
– Ну, что же?- спросили мы все три зараз.
– Что ж! Хорошо! Заставьте-ка ее сделать… (А, черт, я забыла слово, которое он сказал!)
Аккомпаниатор заставил меня сделать… ну, все равно, какое слово; он заставил меня взять одну за другой все мои ноты.
– До si naturel,- сказал он старичку.
– Да. Это меццо-сопрано, что ж, это еще лучше, гораздо выгоднее для сцены.
Я продолжала стоять перед ним.
– Сядьте, барышня!- сказал аккомпаниатор, снова осматривая меня с головы до ног. Я присела на край дивана.
– Что ж, барышня,- сказал строгий Вартель,- надо работать, вы добьетесь.
Он говорил мне еще много разных вещей относительно театра, пения, уроков – все это со своим невозмутимым видом!
Сколько времени потребуется, чтобы сформировать ее голос?- спросила графиня.
– Вы понимаете, сударыня, это, смотря по ученице: для некоторых нужно очень немного времени,- это зависит от ее понятливости.
– Ну, у этой ее более, чем достаточно.
– Тем лучше. В таком случае, это легче.
– Ну, сколько именно времени?
– Чтобы вполне сформироваться, чтобы ее закончить, нужно добрых три года… да, добрых три года работы, добрых три года…
Я молчала, обдумывая, как бы отомстить негодному аккомпаниатору, выражение которого говорило: «Хорошо сложена и миленькая! Это будет занимательно!».
Сказав еще несколько слов, мы поднялись. Вартель, не вставая с места, снисходительно протянул мне руку. Я искусала себе все губы.
Как только мы вышли, я попросила тетю вернуться и рассказать ему, кто мы такие.
Мы снова вошли в комнату, от души смеясь. Тетя протянула свою карточку. Я объяснила строгому маэстро весь этот фарс.
Но что за мину состроил аккомпаниатор! Я никогда этого не забуду! Я была отомщена.
– Если бы вы поговорили еще немного времени, я признал бы вас за русскую,- сказал Вартель.
– Еще бы! И, однако, разве я не говорила! Тетя и графиня М. объяснила ему мое желание узнать истину из его знаменитых уст.
– Я уже сказал вам, сударыня! Голос есть; нужно только, чтобы был талант.
– Он будет! Он есть у меня: вы сами увидите это. Я была так довольна, что согласилась идти пешком до Grand Hotel.
– Все равно, моя милая,- сказала графиня,- я из другой комнаты наблюдала за лицом профессора, и когда вы пели Миньону, он был просто изумлен. Ведь он сам подпевал, и это со стороны такого человека! И по отношению к маленькой итальянке, которую он судил с величайшей строгостью!..
Мы обедали вместе. Я была очень довольна и высказывалась вся, как есть, со всеми своими странностями, причудами, со всеми своими надеждами.
После обеда мы долго оставались на балконе, наслаждаясь свежестью воздуха и зрелищем проходящих по двору – взад и вперед – путешественников.
Итак, я буду учиться с Вартелем. А Рим? Надо это обдумать…
Уже поздно, я скажу это завтра.
Свободное копирование
