Чрезвычайные происшествия. Второе ЧП
Вскоре еще одно ЧП: из моей комнаты пропала моя парадная одежда -- белая блузка и синяя юбка из шевиота. Теперь остался в моем распоряжении только ситцевый сарафан. Он был надет на мне, потому его и не похитили. Горе от пропажи было буквально написано на моем лице. Ребята спросили, в чем дело. Я рассказала. Они меня успокоили: "Не переживай, найдем".
И вправду, на другой день все аккуратно висело у меня на стуле, только такая вот неожиданная деталь: к моим юбке и кофточке присоединили "роскошные" по тем временам белые фильдеперсовые чулки и новые туфли (не моего размера). Я снова к ребятам: «Что вы наделали! Чужое принесли»! А они мне в ответ: "Носи спокойно, Зина. Мы все твои вещи, которые у тебя пропали, нашли в чемодане у уборщицы. Вынули все твое, да еще прибавили тебе ее барахла, а ей записку оставили: "Уматывай отсюда, воровка".
Я остолбенела. Уборщицу мы больше не видели, она сразу взяла, оказывается, расчет и уволилась "по собственному желанию". Как же теперь быть с ее туфлями и чулками? Как же мне-то быть? Что сказать ребятам, ведь они взяли чужое! Это кража! Я, как всегда в трудных случаях, бросилась к Александру Федоровичу. А он сказал мне просто и ясно: "Носи. Ребят не упрекай. Они по-своему восстанавливали справедливость".
…Самые тяжкие два происшествия произошло несколько позже.
Первое: насилие над двумя девочками. Мы узнали, кто это сделал, однако преступники скрылись, найти их мы не смогли. Но это преступление было связано с шайкой, притаившейся в нашем детском доме под видом воспитанников.
Второе: Однажды наш завхоз привез продукты, а наутро мы увидели: замки на дверях склада сорваны, полки пусты, и весь наш месячный паек на 300 ребят (жиры, мясо, мука, крупа) -- все вынесено, не оставлено ни крошки. Исчезли новые одеяла, простыни. Это был удар. У нас и так в распоряжении было только самое необходимое, излишеств тогда и вообще-то ни у кого не замечалось, а у нас, в детском доме, всё на учете. Сколько голодных детских ртов! Хоть мы и пользовались льготным пайком, но его тоже не хватало. Что делать? Создали комиссию из ребят, попытались найти украденное. Комиссию возглавил наш Рудик Н., признанный детский лидер, душа всех наших мероприятий. Было в нем какое-то суровое обаяние: рослый, стройный, кудрявый, синие глаза и совершенно неожиданные, огромные, пушистые ресницы. Всегда вежливый, подтянутый. Прекрасно учился, легко схватывал материал, учителя не могли на него нарадоваться. Он пользовался авторитетом у взрослых и, как нам казалось, у ребят тоже его уважали.
Рудик
Но это нам только казалось: потом, когда, спустя некоторое время после кражи, наш Рудик внезапно исчез и дети перестали бояться его, мы узнали, что он вызывал у них панический страх, был злобный, жестокий, скорый на расправу. Когда исчезал кто-нибудь из детей, мы думали, - сбежал. А он мог и не сбежать: это Рудикины друзья из уголовников столкнули под поезд -- и конец. А раз погиб беспризорник, значит, милиции никто не запрещает думать, что он сорвался со ступенек, когда прыгнул на ходу.
Поначалу Рудик рьяно помогал нам в розысках. Однако длилась эта помощь недолго, всего один день. На следующее утро он исчез -- в самый разгар поисков. Совершенно случайно один мальчик проговорился, что он видел, как Рудик складывал чемодан, как положил туда свой костюм, галстук (в отличие от других детей, он очень следил за светскостью одежды), положил также и свои наимоднейшие желтые ботинки "джимми".
Итак, он сбежал. Стало ясно, что кража -- его рук дело. Иначе зачем бы ему столь поспешно и тайно скрываться? Стало известно и другое: многие прежние пропажи в нашем детском доме тоже были делом его рук. Исчезавшие простыни, одеяла он продавал на Сухаревском рынке. Тогда эти нехитрые вещи имели бойкий сбьгт, по-современному говоря -- дефицит. Многие ребята знали об этих делах Рудольфа, но от страха перед ним молчали.
Спрут
Однако было и нечто худшее в его детдомовском статусе. Случалось у нас, что кто-то из мальчиков исчезал на время, чтобы заняться старыми делами, или убегал против своей воли, боясь расправы со стороны взрослых мошенников, цепко державших свои жертвы Вот он уйдет в эту шайку, а потом вернется снова в наш детдом, где мог он жить человеческой жизнью, где о нем заботились. Уходя на время в эту страшную жизнь, не имея сил противостоять своим бывшим хозяевам --|"домушникам", "щипачам", "медвежатникам", ребенок все равно стремился вернуться к нам, потому что здесь его ждали тепло, ночлег, еда, воспитатели. Здесь о нем заботились, мы ведь не относились к своим детям формально, мы любили их, как родных, и они чувствовали это. А вот когда ребенок возвращался, то, оказывается, он должен был платить "дань" Рудольфу, приносить ему "подарки" -- из страха перед ним. Это был негласный закон. Тому, кто не принес - плохо было бы. Эти детские уходы были наша боль и наш бич.
Этот Рудольф был как спрут, он держал наших детей в своей злой власти, и теперь посыпались признания ребят. Вскоре его поймали, началось следствие; стало известно, что воровство у нас на складе организовано Рудиком и его "друзьями" из воровской шайки. После этого случая атмосфера очистилась, можно считать, окончательно. Исчез страх у ребят, появилась вера в справедливость.
Нашествие педологии
Однажды вдруг Наробраз прислал к нам женщину-педолога, она была уполномочена (применяя новомодный тогда педологический метод), определить уровень умственных способностей наших ребят и выделить "умственно отсталых". Мы сначала не поняли, что это значит. Ну, думаем, прислали сверху -- следовательно, так и надо. Педолог пришла, села в отдельный кабинет, беседовала с каждым ребенком наедине, нас туда никто не приглашал, мы должны были только направлять детей в этот кабинет, поскольку ребята добровольно идти туда не хотели. Спрашиваем: "О чем там с вами говорят?" Они неохотно отвечали: "Вопросы задают, шарики показывают". Какие еще шарики? Мы забеспокоились. Вскоре получаем от педолога конверты с данными на наших детей. И по этим конвертам выходит: тот, другой, третий -- любимые наши ребята -- "не норма". Какая такая "не норма"? Кто же тогда "норма"? Выясняем, а там записи одна другой хуже: "замкнут", "угрюм", "недоразвит".
Мы -- в атаку. Кто лучше знает ребенка? Мы или неизвестный педолог, который впервые его видит? Haдо ведь было к тому же понимать характер наших ребят: если им не нравится взрослый, они могут нарочно дурь на себя напустить, взять придурковатый тон и в этом тоне вести беседу, как они сами выражались, "ваньку валять", "дурочку подпускать". Александр Федорович, наш заведующий, активно взял нашу сторону, и мы отправились в Наробраз доказывать полную несостоятельность выводов педолога. Мы говорили, что дети наши, определенные как отсталые, на самом деле -- сообразительные, способные, остроумные. А замкнулись и даже в чем-то разыграли незадачливое педолога потому, что они очень еще недоверчивые, что особая, несладкая у них биография, что, глуповато oтвечая, они пытались уйти от откровенного разговора, помня из прошлой своей жизни случаи, когда откровенность редко оборачивалась добром, чаще всего за неё жестоко наказывали или высмеивали.
