Побывали мы тогда и в 6-й женской школе на Рымарской, где училась одна не знакомая мне малявочка Люся, которой с годами суждено было стать замечательной народной артисткой Людмилой Гурченко.
В один из таких рейдов Давид меня привёл в городской Дворец пионеров, где сам, как видно, уже бывал. Я хорошо помнил довоенный Дворец, помещавшийся в здании бывшего Дворянского губернского собрания, где имелся прекрасный «зимний сад» – просторный зал с пальмами в кадушках, с большим бассейном посредине, в котором плавали золотые и серебряные рыбки, великолепный театральный зал, «Комната Сказок» и более ста помещений для работы разнообразных кружков. Нынешний Дворец был во много раз меньше, однако и под него предоставили импозантное здание – увенчанный стеклянным куполом особняк, в котором перед революцией жил газетный магнат Иозефович. Забавно, что и теперь один из руководителей Дворца носил почти ту же фамилию: Юзефович. Давид заходил сюда, чтобы побренчать на пианино. Играть по-настоящему он не умел, но знал две-три вещицы, которым научился ещё до войны, в Варшаве: он был из семьи польских евреев.
С этого времени я начал вновь посещать Дворец – пусть и не тот, не довоенный. Но великолепный педагог – руководитель студии художественного слова, актриса Александра Ивановна Михальская, как рассказывали, в войну уехала с немцами,. Я попытался было возобновить занятия с другим руководителем – актёром театра русской драмы Омбелевым – мужчиной огромным и неуклюжим, похожим на Собакевича, но он мне не понравился. В отличие от Александры Ивановны, этот режиссёр навязывал исполнителю собственную интонацию, не уделяя внимания психологической характеристике исполняемого произведения, не побуждал своего студийца осмыслить и понять исполняемый текст, и вовсе не занимался техникой речи, постановкой дыхания, отработкой дикции... Я благодарно помнил, как Михальская в один приём избавила меня от заметно портившей мою речь шепелявости: просто показала, как нужно правильно произносить шипящие и свистящие, а дальше я уже самостоятельно отделался от своего недостатка. А Омбелев и сам, как мне показалось, нечисто выговаривает звуки, и за своими питомцами ничуть не следит. Не обращает внимания на правильность дыхания (Александра Ивановна уделяла часть времени специальным упражнениям по его постановке)… Словом, все сравнения были не в пользу «Собакевича». Потому-то я перебежал в драматический кружок – и ровным счётом ничего не выиграл: им ведала какая-то уж совсем бездарная оперетточная пожилая актриса, мы ставили пьесу «Морозко», но я даже не помню теперь, какую роль в ней исполнял.
Свободное копирование
