Весна. Выставляется первая рама,
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса…
А. Н. Майков
Теплое вешнее утро. Первая рама у нас не "выставляется", а "растворяется". Священнодействие это еще длится. Горничная Анюта (а может быть, Настенька или Маша, разве теперь упомнишь все имена? Была у нас даже одна Маргарита, но она быстро "оказалась": ушла натурщицей к художнику на Ломанском; бабушке и няне хватило разговоров на год!) – так вот, горничная Анюта моет окна в папином кабинете. Она поставила на широкий подоконник кухонную некрашеную табуретку и, распевая, брызжет мыльной водой с этой высоты.
Еще балконная дверь не выставлена. Еще на полу, на газетных листах, лежат комья междурамной цветной ваты, натрушена сухая замазка, стоят фаянсовые стаканчики с соляной кислотой. Они тоже междурамные: их ставят в окна на зиму, чтобы стекла не замерзали.
Но в квартире уже все изменилось.
Все стало как в этих немудрящих, а ведь таких светло-весенних строчках: "Весна. Выставляется первая рама…"
Мне лет шесть. Я эти слова уже запомнил. И – весь в том, что свершается вокруг, – я громко выкрикиваю:
"Выставляется первая рама!"
– И никакая не первая, Левочка, что это вы? – разрушает мой поэтический настрой со своего пьедестала Анюта, молоденькая, хорошенькая и веселая, как все наши горничные, – мама иных не держала. – Где же первая? В детской – две. В Надежды-Николавниной комнате – одна. Здесь и то второе окно мою. Пятое окно с утра – такие окнища!
Нет, у нас разный подход к явлениям мира: нам по таким поводам никак не договориться!
Да, все, как в тех стихах… Левое окно – настежь, и на мне надето внакидку летнее серенькое, пахнущее нафталином пальтишко: чтоб не просквозило. Из окна течет сладкий апрельский ветер, и с ним на самом деле врывается в комнату – нет, не благовест, а веселый, задорный, ничуть не пахнущий службой и ладаном – пасхальный трезвон. Пасха, пасха, пасха! Весна!
Трезвон спрыгивает с колокольни еще не достроенного Ивана Предтечи на углу нашей Нюстадтской и Выборгской. Вся комната полна им, и неожиданно гулко отражаемыми потолком и стенами голосами идущих по улице людей, и тем особенным восхитительным звуком, с которым у меня и доныне всего слаще и всего больней связывается память детства. Это – звонкое и каменистое на булыге, тупо причмокивающее на просыревших за весну торцах цоканье конских копыт по мостовой…
Свободное копирование
