авторів

1427
 

події

194062
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » Boris_Bim-Bad » Взгляд на ряд моих школьных учителей, брошенный через полвека и более

Взгляд на ряд моих школьных учителей, брошенный через полвека и более

01.01.1948 – 01.01.1958
Москва, -, Россия

Первая учительница

Галина Наумовна, дама с простым крестьянским лицом, левая рука — усохшая — прижата к боку. Тихая. Бездомная, безбытная, бессемейная, как постепенно (на протяжении четырех лет учения в ее классах, 1948-1951) выяснилось. Жила она в чердачном помещении в здании нашей школы, со слов моей няни Нюрочки, — в кукольной комнатке. Носила всегда одну и ту же одежду. От нее всегда пахло свежестью. Никогда не знал, какая у нее была зарплата. Думаю, крайне низкая. Особая чистоплотность — добродетель бедняков.

И всё в ее преподавании отличалось чистотой, всё было «чистописанием». Почерк ее — чистые прописи. Она ждала от нас, сорока, как минимум, разбойников, аккуратности и тихой точности, и, естественно, получала в ответ и то, и другое.

Меня взяли в первый класс, когда я не дорос еще до семи лет, и меня как низкорослого всегда ставили первым в ряд входивших в классную комнату. По той же причине сиживал я неизменно на первой парте. Довольно быстро я привык к тому, что я — «первый», первый во всех смыслах, и вовсе не по причине своей приземистости. Я не понимал, что первый-то я с конца «списка».

Поскольку мне учёба всегда была в радость, Галина Наумовна отличала меня чуть ли не самого начала. Помню, как наш первый класс цепочкой, в затылочек, поднимается по лестнице в классную комнату, я, как всегда, впереди всех и учительница держит меня за руку. Я спрашиваю её, будем ли мы сегодня изучать счёт с «переходом через десяток». Умилённая столь учёными речами, Галина Наумовна наклоняется и целует меня. Гордясь поощрением, я вхожу в класс, почти как наследный принц.

На уроках, однако, я не имел поблажек. Галина Наумовна меня закаляла, напротив, весьма трудными вопросами и заданиями. Нос поэтому у меня не задирался, и ребята ко мне относились вполне дружелюбно.

Уверен, что мне очень повезло с первой учительницей.

Английский язык — со второго класса. Худощавого нашего «англичанина» (увы, не помню его имени) я поначалу очень боялся. Он был строг, любил прикрикнуть на детей. Но чужой язык меня не пугал, поскольку моя тётя (жена папиного родного брата) была учительницей английского языка, и я с присущей малышам любознательностью уже давно просмотрел «картинки» — иллюстрации к учебникам английского языка для начинающих. Очень толстый и приятный учебник для малышей, кажется, Цветковой, я даже попросил тётю озвучивать, когда пережидал в ее семье карантин, вызванный скарлатиной у младшего брата.

В результате я сравнительно легко справлялся с требованиями «англичанина». Совершенно неожиданно он появился у нас дома, чтобы посмотреть на родителей «ангела», почти говорящего на языке ангелов и выделяющегося на фоне «исчадий ада», каковыми ко второму классу успели стать, по его версии, мои однокашники. Об этом истерзанный исчадиями «англичанин» сообщил, когда любезно и радостно согласился принять рюмку-другую и, прощаясь с родителями, был очевидно растроган.

После этого визита сухопарый учитель на уроках перестал обращать на меня внимание, очевидно, решив, что это я его должен учить английскому языку, а не наоборот. В результате мой английский быстро деградировал, а вскоре его и вовсе отменили в начальной школе.

Но ощущение «лёгкости» в усвоении словаря и грамматики осталось навсегда и помогло мне впоследствии утвердиться в знании неродного языка.

Старушка-словесница. В пятом и шестом классах у нас была весьма пожилая словесница, которую мы быстро полюбили, и, когда с седьмого класса стали учиться в другой, смешанной, школе, еще навещали ее дома в день «8 марта». Мне очень жаль, что в памяти не осталось ее имени-отчества.

Вероятнее всего, до революции она училась в гимназии. Сужу по ее строгой простоте в манере общения и, главное, по ее литературным пристрастиям. Она прививала нам обожание русской классики, читая вслух. Помню, что сравнительно большие по объему книги она читала из урока в урок. Не было, кажется, никаких «анализов», «разборов» художественных произведений. Зато многое мы тоже читали вслух и запоминали наизусть.

Нам, шестиклассникам, старая учительница русского языка и литературы прочитала довольно большую повесть из пореформенных времён, возможно, Лидии Чарской, возможно, «Записки сиротки». Ни автора, ни названия нам не сообщили.

Сейчас я понимаю, что, знакомя школьников с запрещенной литературой, учительница серьёзно рисковала. Кроме того, опасно для неё было занимать рассчитанное программой учебное время внепрограммным чтением. Но, выкроив из отведённых на литературу часов порядочное время, наша просветительница сделала большое дело. Она открыла нам, детям свирепо безжалостной, кровавой, жесточайшей эпохи, существование сострадания. Его возможность и его правомерность.

Почти не помню содержания повести, но манера чтения — сдержанная, благородно простая — сохранилась в душе. Мы не лили слёз, но многие сцены из жизни сироты (сирот?) произвели потрясение в моём сознании, может быть, ещё и потому, что папа мой и прежде иногда напевал редкую по тем временам старинную песенку, песенку о милосердии:

Вечер был, сверкали звезды, 

На дворе мороз трещал. 

Шел по улице малютка, 

Посинел и весь дрожал. 

"Боже, - говорит малютка, - 

Я прозяб и есть хочу. 

Боже добрый, кто ж согреет 

И накормит сироту?". 

Шла дорогой той старушка, 

Услыхала сироту, 

Приютила и согрела, 

И поесть дала ему...

Детское воображение живо достраивало картину чудесно-закономерного спасения малютки, и повесть о злоключениях сиротки легко ложилась на сердце подростка. Понятно мне и то, почему я оказался готов к восприятию в чуть более старшем возрасте первой части «Неточки Незвановой» Фёдора Достоевского, а потом и «Унижённых и оскорблённых».

Сергей Михайлович Флоринский. В восьмом классе моим учителем литературы был автор учебника по русской словесности замечательный литературовед и методист С. М. Флоринский. Его учебник по сей день хранят учителя в семейных библиотеках и, главное, читают и рекомендуют сегодняшним школьникам. Например, Ирина Михайловна Начерная, очень полюбившая этот учебник "за простоту изложения материала, за полноту сообщаемых фактов, за предметную насыщенность", сообщает, что учебник Сергея Михайловича помог ей в первые годы её работы в школе. "Мне, кажется, что я выучила его наизусть. Столько раз обращалась к его страницам! Потом, позже, он стал настольной книгой для моих дочерей. И вот уже внучка готовится к урокам литературы по этому учебнику, используя его материал как дополнение к своему учебнику." (http://ipk.admin.tstu.ru/fsu_tamb/news/sem_bibl4.html).

Всего один учебный год вёл этот выдающийся учитель литературу у нас. Потом он заболел и был вынужденным уйти на пенсию. Но этот год был решающим для выбора мною профессии и для всей моей последующей жизни.

Три особенно яркие для меня лично события связаны с преподаванием дорогого Сергея Михайловича. Во-первых, его рассказ о дуэли и смерти Пушкина. Помню, прозвенел звонок (мол, урок окончен), а мы сидим молча и не двигаемся с места. Случилась долгая пауза, которую Сергей Михайлович прервал фразой «Да! Тяжёлая была история!», вышел из класса, и только тогда мы опомнились и привычно сорвались с мест.

От Флоринского я узнал о месте Пушкина в творчестве и жизни Жуковского, а также — о роли Жуковского в творчестве и жизни Пушкина, об их великой дружбе. Наш высокочтимый учитель поведал нам об абсолютной искренности пушкинской лирики на примере его стихов о Ризнич. Говорил он — это очень чувствовалось — выстраданное, личное, доверяясь нашему пониманию, вполне взрослому.

Второе событие — чтение по ролям в классе комедии Грибоедова «Горе от ума». Мне была доверена роль Чацкого. Как же я готовился, сколько репетировал, обдумывая каждую интонацию, паузу, взаимодействие с другими персонажами! Это были незабываемые впечатления, заложившие фундамент под восприятие театральных интерпретаций классики. Читали мы по книге, а вся пьеса запомнилась наизусть.

В-третьих, Сергей Михайлович благословил меня на поэтические опыты. Сильно волнуясь, я показал ему мои первые стихи, написанные еще в двенадцатилетнем возрасте. Там, в частности, содержались и бунтарские мотивы, реакции Флоринского на которые я особенно боялся. Сергей Михайлович серьёзно и внимательно изучал рукопись и вынес приговор, отнюдь не комплиментарный, но открывший мне простор для дальнейших экспериментов: «Вы можете писать».

… Когда мы узнали спустя долгое время, что Сергей Михайлович попал в больницу в связи с неполадками сердца, мы с приятелем проведали его в больнице. Он принял нас, и мы, как могли, старались его «развлечь».

Больше я его никогда не видел. Вспоминал и цитировал его всю жизнь.

Эльфрида Моисеевна Абезгауз. С седьмого и по десятый класс включительно она учила нас всем математическим премудростям, какие положены в школе. И тем, что не положены, — тоже.

Женщина редкой красоты, стройная, с гладкой седоватой причёской, жена крупного архитектора, мать трёх дочерей, младшая из коих уже окончила школу, Эльфрида Моисеевна была выше дисциплинарных забот. Ибо мы никогда не пропустили ни единого её слова, ни разу не позволили себе проигнорировать ни одного её задания. Короче, нам было некогда шалить и рисоваться: вместе с нею и вслед за нею мы шли от темы к теме, от одного класса задач к другому. И не могли иначе. Огорчить Эльфриду Моисеевну никому не приходило в голову.

Вместе с Феликсом Александровичем Раскольниковым, словесником, пришедшим к нам после Флоринскокго, Эльфрида Моисеевна устроила нам незабываемый курс неторопливых путешествий по «Третьяковке». Экскурсии проводила сестра знаменитейшей украинской художницы Татьяны Ниловны Яблонской, и в том, что я дико влюбился в Марию Лопухину с портрета Боровиковского, отчасти «виновата» и Эльфрида Моисеевна.

Помню, когда по дороге к Лаврушинскому переулку, где живёт, как известно, Третьяковка, мы проезжали на троллейбусе мимо вычурного особняка Арсения Морозова на Воздвиженке, Эльфрида Моисеевна, слегка покраснев, поведала нам о первом впечатлении об особняке матери Арсения: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать!».

В начале десятого класса неугомонная наша математичка повела нас в старое здание МГУ на Моховой на лекцию-беседу своего бывшего ученика, а ныне заметного ученого математика, на лекцию об «Алгебре музыкальной гармонии». Испытанное тогда потрясение от исписанной формулами огромной доски описать я не в силах. Оказывается, математика пронизывает собой мироздание! На ее «костях» держится гармония — Ритм и ритмы Вселенной! Математика — это наше ВСЁ!

Когда я учился в седьмом классе, я признался нашей математичке, что считаю себя от природы бездарным вообще, и в математике – в особенности. "Не спешите с обобщениями", – был ответ Эльфриды Моисеевны Абезгауз. – "В девятом классе будете решать даже самые трудные задачи".

Ей нельзя было не верить, а вера творит чудеса. Когда в начале десятого класса я на доске воспроизвел формулу бинома Ньютона, то получил от девочки со второй парты записку в стихах. Там были слова "В твоих глазах ума светило, ты очень милый, милый, милый". Вот что делает успех в математике, обеспеченный верой авторитетного учителя в твои способности.

 

Дорогие мои, любимые мои учителя, сколь многим обязаны многие такие, как я, вашему терпеливому подвигу, боже мой...

Дата публікації 28.11.2018 в 11:14

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: